Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

Габи пошла на ручей, сказав, что хочет освежиться, и спустилась с горы со всем изяществом, какое позволяли красные туфли. Канделария заключила, что Анастасия Годой-Пинто не захотела составить ей компанию, поскольку после вторжения в столовую змея уползла в сухую листву в углу и задремала. Она совсем не любила ни солнце, ни посторонних, а ворон ей, наверное, показался слишком жирным, учитывая, сколько еды заставляет его пробовать хозяин. Ей бы тоже не усердствовать с мышами, а то растолстеет, подумала Канделария, но не решилась ничего сказать Габи, потому что такая элегантная женщина ни за что не признает, что ее ручная змея толстая; впрочем, Канделария, пожалуй, никогда не видела, чтобы у змеи или другого животного было ожирение, — это, похоже, была чисто человеческая проблема.

Канделария отправилась к себе в комнату за купальником. Она колебалась между ручьем и прудом, между Габи и матерью, и тут заметила, что головастики, которых она пустила в аквариум в день приезда Габи, уже отрастили лапки. Скоро у них откроются глаза, и ей придется выпустить их так же, как первую партию. Канделария подумала о том, как быстро бежит время, когда события нарушают привычный ход вещей, и о том, насколько успела измениться ее жизнь.

Будь отец рядом, он бы помог ей справиться со всеми этими переменами. Он очень старался, чтобы она во всем разобралась, хотя сейчас многие его объяснения стали вдруг ей казаться пустыми выдумками. У Канделарии еще не получалось отличить профессиональную ложь от хорошей истории. Возможно, она слишком строго судила отца, ведь он всего лишь хотел предложить ей менее мрачную версию действительности. Или нет. Надо было еще об этом поразмыслить, потому что до некоторых истин вот так легко не дойти. Потом Канделария убедится, что дело не в изменениях окружающей обстановки и даже не в отце, а в том, что она сама начинает воспринимать все более реалистично.

Она решила сходить на пруд, не столько составить компанию матери, сколько проведать жаб, которых выпустила в прошлый раз. Жабы выросли огромные и жирные, потому что досыта наедались цикадами и муравьями. Еще Канделария заметила, что мутная вода пруда благоприятствует размножению пиявок, а те, в свою очередь, сокращают численность головастиков, и подумала, что жизнь — это вечное состязание, в котором побеждают сильнейшие. Летняя жара заставила муравьев-листорезов вылезти из муравейников. Они строились друг за другом в бесконечные вереницы и протаптывали дорожки в траве; Канделария пыталась выяснить, куда эти дорожки ведут, еще не зная, что пункт назначения муравьев — это одна из вечных тайн мироздания.

— Куда идут все эти муравьи? — спросила она как-то у отца.

— В муравьиную колонию.

— А почему они все время ходят такой толпой?

— Потому что удобнее жить, объединившись с себе подобными. Лисы с лисами, пчелы с пчелами. И у людей примерно так же: больные в больницах, сумасшедшие в сумасшедших домах, рабы в офисах, художники в художественных колониях. Нет в мире ничего более неудобного, чем быть не на своем месте. А мы, люди, любим, чтобы нам было удобно.

Канделария улеглась на солнце и вспомнила отца, глядя вверх на облака, без остановки плывущие по небу. Она подумала, что отец, куда бы ни завел его путь, быть может, сейчас тоже смотрит на это самое небо и думает о ней. Ветер шевелил листья лавров и королевских пальм, пылинки с дороги плавали в воздухе, и свет казался рассеянным, как на картинах. Дон Перпетуо между тем перелетал с дерева на дерево, не теряя из виду подсолнухи, полные семечек, которые он потом склюет, когда снова спустится во двор. Семена, способные сами выскользнуть из цветков, уже были готовы начать свое непредсказуемое, но столь важное падение в неизвестность, к земле, в трещины между камнями в надежде на размножение.

Невидимые для нее, под землей, на которой стояли ее босые ноги, броненосцы ходили по своим тайным норам, где укрывались от солнца, дождя и контакта с людьми. Настоящее инженерное сооружение, которое позволяло им перемещаться по всей территории, следить за корнями всех деревьев, подтачивать фундамент дома и стенки пруда, оставаясь при этом незамеченными. И лианы двигались, потому что растительным щупальцам никогда не сиделось на месте, они все время искали, что бы еще обвить и куда разрастись. Никто в доме уже не помнил, как выглядят столбы без лиан, и такое же забвение в скором времени грозило потолку и перилам. Даже Ficus неизвестного вида — и тот ходил. Его воздушные корни вкапывались один около другого — будто он перебирал маленькими ножками. Достаточно было взглянуть, где он рос изначально, чтобы оценить, насколько он продвинулся.

Канделария рассматривала все это молча, охваченная неудобным чувством, которому не могла найти названия. В какой-то момент она ощутила, что посреди мира, находящегося в непрерывном движении, она застоялась, как вода в пруду. Даже камни шевелились, когда их снимало с места течением или когда мать в наказание поворачивала их к стене. А Канделария, наоборот, как будто была вкопана в эту землю под ногами, и она поняла, что если не начнет двигаться, то пустит корни, которые обрекут ее на вечную неподвижность.

Она посмотрела на мать, лежащую на воде в пруду, отдавшуюся пиявкам, лишенную базовой потребности интересоваться чем-то новым или менять то, что не нравится. Мать по инерции исполняла простейшие жизненные функции, лишь бы ничем себя не тревожить, потому что у нее внутри уже давно не полыхала та искорка, которая заставляет человека приходить в движение. Золотые самородки и опера еще могли иногда на нее подействовать, но неспособны были обеспечить стабильное и длительное улучшение настроения. Канделария еще не знала этого, но как раз такая искра жгла ее саму изнутри и вызывала неудобное чувство, побуждавшее двигаться непонятно куда и искать неизвестно что.

Это ощущение, будто она прикована к земле, заставило Канделарию остановиться на полпути и броситься к ручью. Габи голышом плавала против течения. На берегу лежали белое платье и нижнее белье, очень аккуратно сложенные. Канделария обратила внимание, что размер лифчика был вдвое больше, чем у ее матери, а трусики — вполовину меньше. Рядом с платьем стояли красные туфли. Канделария ни разу не видела ее без них и подозревала даже, что Габи и спит прямо в туфлях.

Она остановилась на берегу и стала смотреть, как Габи ныряет и выныривает, ударами ног поднимая брызги на несколько метров вокруг и закручивая маленькие водовороты. Она и не представляла, что в ногах