Сильные мира сего. Крушение столпов. Свидание в аду - Морис Дрюон

11

Никогда еще Мари-Анж не чувствовала себя так одиноко, так сиротливо, как в этой комнате, где валялась пудреница, забытая другой женщиной. Ночью шумели на ветру темные липы и беспрестанно ухала сова – все это создавало вокруг дома атмосферу унылой враждебности. В сумраке камин казался входом в какую-то заколдованную пещеру; два медных шара на подставке для дров слабо мерцали во тьме.

Мари-Анж зажгла лампу у изголовья. В открытое окно проникла летучая мышь и принялась кружить в алькове.

«Если потушить свет, она улетит», – решила Мари-Анж. Она повернула выключатель, и спальня снова погрузилась во мрак. Ночь была теплая, мягкая, но девушку знобило.

«Зачем я сюда приехала?.. И зачем я отправилась в Моглев?.. Я сама никому не приношу счастье, и мне никто счастье не приносит… Даже Жан-Ноэль во мне не нуждается. Господи, как я одинока, как одинока! Зачем я родилась на свет, ведь жизнь моя так безрадостна!»

Если бы она могла хотя бы поплакать или уснуть и согреться. Она так нуждалась в сильных мужских руках – руках отца или руках брата, ей так нужно было, чтобы кто-то родной защитил ее своей грудью от враждебного мира.

Девушке вдруг почудилось, что тело ее стало невесомым, сжалось, съежилось, стало таким крохотным, что казалось, она теперь вся целиком могла бы уместиться на ладони. Не задремала ли она на мгновение? Мари-Анж отбросила одеяло и села в постели, сердце ее колотилось, кровь стучала в висках.

«Мне плохо, мне здесь очень плохо… Но не могу же я разбудить Лашома и сказать ему, что хочу уехать…»

В библиотеке Симон, распустив галстук и сунув ноги в домашние туфли из синей кожи, работал или, вернее, полагал, что работает. Он привез из Парижа несколько папок с важными делами и груду политических журналов, которые собирался прочесть. Но в тот вечер он раскрыл лишь одну папку, где хранились его собственные «Мысли о власти».

Он писал эту книгу урывками, внося туда то, о чем не мог говорить в своих речах. Лишний козырь на тот случай, если в один прекрасный день, когда ему уже нечего будет больше желать, он вздумает стать академиком…

«Я воображал, что нуждаюсь в отдыхе, – говорил он себе. – Но нет, редко я чувствовал себя таким бодрым, таким деятельным… Эта девочка внушает мне желание писать, это бесспорно. Ее присутствие благотворно влияет на меня, и, потом, ей понравилось здесь, это было сразу заметно. Ведь она сразу же пошла в сад за цветами».

Его взгляд упал на букет ирисов и ромашек, стоявший на письменном столе.

«За неделю я, пожалуй, завершу свою книгу… Кстати, а почему бы мне не жениться на Мари-Анж? Конечно, разница в возрасте между нами огромная… Но ведь именно благодаря этой девушке я наконец порвал с Сильвеной. Сама о том не подозревая, она оказала мне услугу, значит, она всегда будет приносить мне удачу. Я могу ждать от нее только добра…»

Он внес исправления в свои последние афоризмы о тяжком бремени оружия, толкающем народы к смерти…

И вдруг Симон заметил, что почти бессознательно пишет на белом листке бумаги слова, которые громко пели в его душе:

В ее глазах голубизна

И озорство лучится светом дивным.

Два взора наши слиты воедино…

Так людям Рай дано познать[101].

«Сколько лет, сколько лет я уже не писал стихов! Мне даже и в голову это не приходило. Просто невероятно! – подумал он. – Впрочем, глаза у нее вовсе не голубые, а зеленоватые…»

В дверь постучали, и в комнату вошла Мари-Анж. Она была в халате и пижамных брюках. Симон инстинктивно прикрыл листок со стихами.

– Что случилось, Мари-Анж? Вам что-нибудь понадобилось?

– Нет… нет… – пробормотала она. – Может быть, вы дадите мне какую-нибудь книгу. Я увидела, что у вас свет…

Она стояла бледная, с искаженными чертами лица.

– Вам нездоровится?

– Немного. Но это пустяки, скоро пройдет.

– Что я могу для вас сделать? Чего бы вам хотелось?

– Побыть тут минутку, если я вам не помешаю… Простите меня, пожалуйста…

Она опустилась на диван и сидела сдвинув колени, понурившись, закрыв лицо руками; ее каштановые волосы струились между пальцами.

Симон молча наблюдал за нею.

– Все-таки что с вами? Какое-нибудь горе, о котором вы не хотите мне сказать? – спросил он наконец.

Мари-Анж ничего не ответила и продолжала сидеть в той же позе.

– Это ужасно, просто ужасно, чувствовать себя до такой степени одинокой, – вдруг заговорила она, – но поверьте, я впервые не могу справиться с собой. Клянусь вам, до сих пор мне всегда удавалось это скрывать, я прошу извинить меня.

Радостное изумление овладело Симоном. «Так вот оно что… Вот почему она здесь… А я-то робел и никак не решался…»

Самый приход Мари-Анж, ее слова, слезы, которые она пыталась сдержать и которые он принял за свидетельство целомудренного стыда, и эта фраза: «Поверьте, я впервые не могу справиться с собой», – все это Симон истолковал так, как подсказывало ему мужское тщеславие, и был в восторге.

– Но отныне вы не одиноки, Мари-Анж, дорогая, вы это хорошо знаете, – заговорил он чуть охрипшим голосом, обняв ее за плечи.

Она подняла глаза и внезапно поняла, что он совсем не так объяснил себе и причину ее прихода, и ее слова. Но как вывести его из заблуждения? Ведь все обстоятельства против нее.

Руки Симона все сильнее сжимали ее плечи… Она сама – виновница этого недоразумения и если теперь окажет ему сопротивление, он примет ее за взбалмошную или испорченную девчонку, а то и просто за дуру. Он стоял перед ней, совсем близко, с развязанным галстуком и в синих домашних туфлях. Поздно уже было думать о том, красив он или уродлив. Перед ней торчал его круглый живот, и Лашом показался ей чудовищным – то была какая-то плотная, тяжелая масса, наделенная грубой силой…

Спасаясь от одиночества, она жаждала не мужского, а человеческого участия, но участие мужчины всегда оборачивается подобным образом…

В голове у нее промелькнула картина: борьба, обидные слова, крушение дружбы, которой она дорожила… И все это – только для того, чтобы оказаться в еще более мучительном одиночестве в комнате, где в камине поблескивала медная подставка для дров, похожая на грозное орудие колдуний.

«В конце концов, я ни перед кем не должна отчитываться… Никому до меня нет дела… Мы никогда не вернемся в замок Моглев… Жан-Ноэль – в Италии, и с