Поколение - Николай Владимирович Курочкин

А серое, исхудавшее лицо с провалами щек было не ее, нет, и не надо, память, возвращать мне это лицо, мертвый слепок…

Я стоял над ней — погибающей в ознобе жара, унять который не могли красивые разноцветные трубки, в чьих плавных изгибах с мерным механическим усердием струились такие же разноцветные, бесполезные жидкости.

Сатори — истина, чье открытие как сверкнувший росчерк клинка, поразившего тебя в грудь. Вот она, эта истина, уясненная мною тогда и навек: за меня некому переживать, некому радоваться и некому мне сочувствовать. Судьба выбила ту опору в жизни, что единственный раз очутилась под ногой в темном коридоре пути. Или — поскользнулся сам. Все равно.

Элви. Утраченная любовь моя. Вечная боль сердца моего.

— Все же я была права, когда развелась с тобой. Ты скучен, скучен… — Ленивый щелчок лакированного ноготка, и тонкая соломинка заскользила кругами в стекле допитого бокала.

— Положим, развелся с тобой я, Юуки…

— Ну, значит, ты был прав, какая разница? Закажи еще коктейль.

— Как твой муж, Юуки?

— Муж? Уезжает в Америку. Это называется экспорт капитала. В марксизме, по-моему… ну да. На шесть лет. И я с ним… Плевать. Мы здесь всего день. Знаешь, это мой каприз; я просила его завернуть сюда… Он не хотел. Он такой же зануда, как ты. Мне везет на пресных, унылых мужчин. И у всех дело, о! Здесь — клиника, там — фирма грампластинок…

— Не уверен, Юуки, что тебя больше бы устроило, если бы твои мужья оказались не у дела…

Эта женщина была моей женой. Я смотрю на ее лицо, матовую, припухлую кожу век, слипшиеся от туши ресницы; волосы, крашенные под платину… Нелепо видеть японку, пытающуюся выглядеть женщиной из Европы. Гримаса моды. А может, я и впрямь зануда?

— Не знаю, почему я хотела встретиться с тобой… Потому что старею, наверное. А ты — воспоминание о молодости, пусть — не лучшее… Ты что же, так и не выпьешь? А-а, бережешь здоровье, ученик лам, философ…

— Я не люблю спиртное, Юуки, и я не виноват…

— Да я ни в чем не виню тебя… Знаешь, какая-то… страшная жизнь. Мне было легко в ней; не приходилось думать о деньгах, была вольна делать что хочу, везло на богатых мужей, но… какая-то страшная жизнь! Нет дела, понимаешь…

— Но ты же врач, Юуки…

— Ты знаешь, почему я развелась с тобой? Или ты со мной, не важно… Потому что ты был глуп, ты верил в простые схемы и не искал сложных, ибо есть такая профессия — врач. Доходная. А кого ты лечил? Исключительно тех, кто с деньгами, причем — не зная, поможет ли твое шарлатанство… А я поняла другое, другое… Люди сами виновны в своих страданиях, болезнях, и человек — это опыт. Неудавшийся. И все — опыт. Эта хлипкая природа и неустойчивая ее взаимосвязь… А человек — животное. Низкое, грязное, несовершенное, привязывающее к своей грязи идеалы прекрасного. Только-то идеалы он и мог создать в своем таком же преходящем, никчемном искусстве. И я… поняла, что лечить… нет! Потому что потеряла веру в эти создания — последние результаты обреченного на провал опыта. В чем смысл их жизни? В ублаготворении плоти. И все, вся цивилизация работает в конечном счете на это. И смог, радиация, яды повсюду — это естественно… И процесс необратим. Опыт с миллиардами компонентов. Самоуничтожающихся. И вселенная свернет такой опыт, вернее, предоставит самим этим существам убить себя — слабоумным, нежным микробам. Я — тот же микроб. Тоже ползаю и так же воспринимаю жизнь, — как те, кто вокруг меня, как мой муж, как ты… прости, но я откровенна… Вот. Я потеряла смысл, открыв истину. Может, и не истина это вовсе, потому как у каждого свое открытие мира, но у меня такое и другого не будет. И я стала просто жить… Безрассудно. А тебе не нравилось… Неопрятность моя, взбалмошность, бесцельность, ну и измены, да? Ты устремленный ведь? Благонравный, тихий. Но ничего это не стоит, миленький, ничего. Однако — мне дорога жизнь. Но чем? Постигнутым в ней смыслом. Знаешь, что значит постичь его? Это — как будто весь космос на миг вошел в тебя. Осознание себя частью вселенной, вот в чем смысл. В постижении его же самого. Но не сразу такое происходит, и это «не сразу» — жизнь, и хочется вспоминать ее, и потому я здесь, потому хотела видеть тебя, ведь ты тоже помог мне открыть смысл… Я пьяна, прости. Наверное, мне мало осталось жить. В последнее время ощущение… все равно.

— Пессимизм, Юуки, признак ума здравого, но не всегда далекого…

Мне не хочется споров, тем более я чувствую растущее в ней озлобление, должное привести к колкостям, к ссоре и, наконец, к утреннему ее звонку и похмельным извинениям.

— Насчет пессимизма — это твое открытие, значит…

— Мое открытие, Юуки, в том, что все вселенские умозрения еще более праздный эксперимент. И перейти к ним можно и вправе, когда познал хотя бы один закон бесконечной гармонии одной планеты, хотя бы одну ее взаимосвязь. Пожалуйста: растение и человек. Низшая трава, способная спасти или убить топчущего ее мыслящего. Ну и нет числа примерам. Медицина по крайней мере предоставляет их в избытке. Так что в ней так же имеется смысл. И куда более глубокий…

— Ну, старая песня… Я пойду.

— Подожди, Юуки. Теперь… у меня просьба. Она покажется странной, особенно после всех этих наших рассуждений… Но все-таки выслушай. Есть один человек. У него, видимо, смысл, в чем-то похожий на мой… Смешно. Ну, скажем, так: он хочет работать в клинике. Пусть он якобы будет тебе знаком. Больше того — именно ты его и рекомендовала. Так я скажу Чан Ванли. Иначе кандидатура вызовет сомнения, ты ведь знаешь — шеф подозрителен, а тут…

— Все же я выше тебя. Ты до сих пор с этими червями в куче дерьма.

— У каждого своя дорога, Юуки.

— По-моему, твоя дорога… лабиринт. И ты в нем как муравей. Сплошные тупики.

— А у тебя? Какая у тебя дорога?

— Эскалатор. Как в метро. И… надеюсь, он движется вверх, к свету. А может, к какому-нибудь поезду… Ну, пока!

…И все же она была добра, благородна, умна и несчастна. И любила меня. Пусть недолго. Пусть миг. Но любила. А я ее — нет. Прости, Юуки. Прости за то, что эта встреча была тебе нужна, а мне…

Дымная голубизна просветов в веере налезающих друг на друга лощеных башен была небом, и где-то в ней яростно