Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

сад, под открытое небо, где выпадала роса и пригревало солнце, она набралась сил, чтобы выстоять перед натиском суровой зимы, а с приходом весны на радостях расцвела; осенью она принесла два яблока – одно для Антона, другое для Молли, ни больше ни меньше.

Деревце все вытягивалось, Молли не отставала, она была свежа, как яблонный цвет; но недолго оставалось Антону на этот цветок любоваться. Все течет, все меняется! Отец Молли покинул свой старый дом, и Молли уехала с ним далеко-далеко… Это в наше время туда можно домчаться на парах в считаные часы, ну а тогда люди тратили более суток на то, чтобы попасть в края к востоку от Эйзенаха, совсем на другой конец Тюрингии, в город, что и по сю пору зовется Веймаром.

Молли плакала, и Антон плакал – все эти слезы вобрала в себя сейчас одна-единственная слеза, и отливала она красным, чудесным светом радости. Молли сказала ему, что он ей дороже всего веймарского великолепия.

Минул год, и два, и три, и за все это время пришло два письма, одно передал возчик, другое – какой-то проезжий; дорога была длинная, трудная, она то и дело петляла вокруг городов и местечек.

Сколько раз Антон с Молли слушали вместе историю о Тристане и Изольде! Антон часто воображал, что это про него с Молли, хотя имя Тристан означало «рожденный в печали», а это к Антону не подходило, к тому же ему никогда б не вспало на мысль, как Тристану: «Она меня позабыла!», тем более что Изольда вовсе не позабыла своего сердечного друга, а когда они оба умерли и были погребены по разные стороны церкви, то на их могилах выросли две липы и сплелись цветущими ветвями над церковною кровлею; до чего же это красиво, думал Антон, и вместе с тем до того грустно… Ну да у них с Молли все будет иначе, и он принимался насвистывать песенку миннезингера Вальтера фон дер Фогельвейде:

На лугу, под липою…

Особенно хорошо там звучало:

В тиши дола, средь ветвей —

Тандарадай! —

Заливался соловей!

Песенка эта сама просилась на язык, он напевал ее и насвистывал и в ту ясную лунную ночь, когда, оседлав коня, поскакал по ухабистой дороге в Веймар навестить Молли; он хотел застать ее врасплох, так оно и вышло.

Ему оказали радушный прием, налили полный кубок вина, он очутился в кругу веселых людей, знатных людей, ему отвели уютную комнату с мягкой постелью, и, однако же, все было совсем не так, как представлялось ему в мечтах; он не понимал себя, не понимал других; зато мы это понимаем! Можно находиться в доме, в семье, но не сойтись с нею, вы ведете разговоры, как если бы встретились в почтовой карете, знакомство ваше шапочное, вы друг друга стесняете, вы желаете убраться подальше, или же чтобы убрался ваш добрый попутчик. Нечто в этом роде чувствовал и Антон.

«Я честная девушка, – сказала ему Молли. – Я скажу тебе все сама! Многое изменилось с тех пор, как мы играли вместе детьми, все теперь по-другому, и вокруг, и в нас, привычка и желание не властны над нашим сердцем! Антон! Я не хочу потерять в тебе друга, ведь скоро я буду далеко отсюда… Поверь, ты мне по мысли, но любить тебя, – а я знаю теперь, что значит полюбить другого человека, – любить тебя я никогда не любила!.. Ты должен с этим примириться!.. Прощай, Антон!»

И Антон ответил: «Прощай!»; он не пролил ни единой слезинки, он лишь почувствовал, что больше он Молли не друг. Раскаленный железный прут и обледенелый железный прут одинаково больно сдирают с губ кожу, если к ним приложиться губами, Антон же поцеловал любовь не менее крепко, чем ненависть.

И суток не прошло, как он добрался домой в Эйзенах, зато испортил коня.

«Ну и что такого! – сказал он. – Мне все испортили, вот и я возьму и испорчу все, что мне о ней будет напоминать. Фрау Холле! Госпожа Венера! Язычница, вот ты кто!.. Яблоню я сломаю и растопчу, вырву с корнем, чтоб никогда уже не цвела больше и не приносила плодов!»

Яблоня осталась стоять, а сам он свалился и лежал в жару. Что же могло поднять его на ноги? Нашлось верное лекарство, горше которого не бывает, это было хорошей встряской для больного тела и увечной души: отец Антона, богатый лавочник, разорился. Наступили тяжкие дни, дни испытаний; беда не ходит одна: как морские валы, обрушивались одно за другим несчастья на зажиточный прежде дом. Отец впал в бедность, горе и напасти сломили его вконец; теперь у Антона были заботы поважнее, чем страдать по Молли и на нее злиться; пришлось ему стать дома кормильцем-поильцем, пришлось все улаживать, помогать, трудиться засучив рукава, отправиться даже в чужие края на заработки.

Он попал в Бремен, узнал там нужду и тяготы, а это или ожесточает сердце, или умягчает его, порой даже чересчур. Свет и люди оказались далеко не такими, какими они ему представлялись в детстве! Что ему теперь песни миннезингеров! – Трень-брень! Словоблудие! Да, так он иной раз думал, ну а бывало, песни эти проникали его душу, и он настраивался на благочестивый лад.

«Господь все направляет к лучшему! – говорил он тогда. – Хорошо, Он не попустил, чтоб Молли ко мне привязалась, к чему бы это привело теперь, когда счастье вот так вот мне изменило! Она отделалась от меня прежде, чем узнала или могла подумать, что дням процветания приходит конец. Господь оказал мне милость. Все, что случилось, – к лучшему! В этом есть мудрость свыше! Молли тут ни при чем, а я на нее так ополчился!»

Шли годы; у Антона умер отец, в родительском доме поселились чужие люди; правда, Антону привелось повидать его еще раз; богатый хозяин отправил его по торговым делам, и он оказался проездом в своем родном городе Эйзенахе. Старый Вартбург все так же стоял на скалах, а рядом – каменные «Монах и монахиня»; могучие дубы служили всему обрамлением, как и в дни его детства. В долине голо серела Венерина гора. Его так и подмывало сказать: «Фрау Холле! Фрау Холле! Открой гору! Тогда я хоть останусь на родимой земле!»

Это была греховная мысль, и он осенил себя крестным знамением; тут в кустах запела птичка, и ему пришла на память старинная песенка:

В тиши дола, средь ветвей —

Тандарадай! —

Заливался соловей!

Сколько же всего ему вспомнилось при виде родного города, который он озирал сквозь слезы. Отчий дом стоял, как и прежде, а вот