Бумага - Горан Петрович

Упрашивали и плакали, предлагали все деньги, какие у них были. Они не соглашались на то, чтобы Берто Толентино навеки почил на новом кладбище, откуда не видно открытое море, где нет никакого морского воздуха, где неподвижно стоит запах мертвецов и сгнивших цветов, даже тогда, когда давно уже не было похорон… Перевезти тело мастера на другую сторону Адриатики оказалось невозможно из-за жары, а в их небольшом городке нет никого, кто бы искусно владел ремеслом бальзамирования. Точнее, один-то был, но тот не мог избавиться, как говорят, даже от вони собственных гнилых зубов: если открывал рот, собеседник от него отшатывался… А если бы «imbalsamatore»[19] и был подходящим лицом, помощники не хотели, чтобы Атентино похоронили так далеко от лучшего сделанного им витража.

В конце концов, чтобы от них отделаться, на кладбище дали место, хотя это еще вопрос, действительно ли оно для захоронения или же это на самом деле узкая щель между двумя роскошными гробницами. Та, что находилась с правой стороны, была собственностью тамошней семьи торговцев, которая разбогатела на скупке дубленой кожи и сырого свинца из сербской деспотовины Стефана Лазаревича. Гробницы эти не только роскошные, вытесанные из камней, которые не боятся самых сильных ураганов и солнца, но еще и вместительные. Оказалось, что Атентинова могила настолько узка, что те, кто ее копали, не были уверены, смогут ли гроб с покойником положить «на спину» или же придется его повернуть «на бок». Слава богу, после обычной службы нигде ничего не застряло, и случилось так, что гроб «как раз» был впору.

А потом его помощники один за другим вместо цветов бросали в еще не засыпанную могилу комочки своих морских губок, те самые, которые Атентино требовал всегда иметь под рукой. Так они навсегда простились с мастером.

ОН КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ ОБГОНЯЛ ИХ В СМЕРТИ… Узкая могила стала еще менее заметной, когда земля осела. Каменная плита, поставленная немного позже, казалась скромной, у же, чем обычная, хотя и красиво вырезанная. Это была работа одного каменотеса, некоего Домани, который одинаково старательно трудился и над песчаником, самым жалким из камней, и над гранитом, вечным среди скал. Домани был таков, его дело – сделать максимально все, что возможно, а остальное Господь рассчитал еще при Создании мира, так что, кто хочет, пусть к нему и обратится по поводу прочности памятника.

Итак, могилу Атентино едва можно увидеть между двумя большими семейными гробницами, но при этом все дивились, как она «получилась» такой грандиозной. И все члены дворянского семейства, как и члены семьи торговцев, все они ворчали и вертели головами, такие господа и такое большое состояние, а этот «между» никто и ничто, без рода и иностранных денег – он каким-то образом обгонял их в смерти!

Пока кто-то не догадался и не сказал: «А может, это из-за морской губки, которую бросали в могилу?»

Возможно. С тех пор благородные и богатые не допускают, чтобы среди них хоронили кого-то менее важного и менее богатого. Тем более новичка. Но они не знают, что тот, кто занят творчеством, – всегда начинающий. Даже если он знает, какая по счету его работа, он всегда начинает заново. Неважно, первый ли раз он взялся за перо, сколько раз обмакнул кисточку в краску или же сжимал в ладони последний кусочек стекла.

Склоненная голова и слезы

«Помогите! Уделите нам всего-то небесную снежинку-другую!»

СООБЩЕНИЕ О ПОРАЖЕНИИ… Итак, не стало и стеклянных птиц. Члены конгрегации оглядывались, как будто ища помощи…

Пусть их предали каноник, пресвитер, звонарь, статуи святых, ангелы «al fresco»… А голуби в витражах могли бы – ведь ночное небо было ясным – так-сяк помахать крыльями, показаться хотя бы как контуры, чтобы смягчить черствое сердце королевы Джованны…

Пусть им изменили все: и одни, и другие. Но как быть с тем, что Христос на кресте, на центральном месте в храме, еще больше склонил голову – должно быть от стыда, – чтобы не видеть их гибель, коль уж не может помочь…

Это членов цеха поразило. И в определенном роде ознаменовало их поражение. Они знали, что стоит им передать свою бумагу хоть раз кому угодно и для каких угодно целей, не останется причин и в будущем этого не повторить, бумага станет доступна кому угодно и для чего угодно, она окажется под рукой у любого, кто за ней потянется, безразлично, из тщеславия или со скуки. Нет сомнений, что и инквизиция, рассматривая грех, не рассуждала бы иначе.

ЧУДО, ОДНАКО, ТЩЕТНОЕ… Ничто не могло помочь, даже то, что пару раз было слышно, как в церкви что-то капнуло…

Вот! И в третий раз слышно то же! Может быть, икона Богородицы, растрогавшись, уронила три слезы, стала чудотворной? Но гражданам Амальфи сейчас был необходим совсем другой вид чуда – каким-то образом избавиться от этой правительницы, то мокрой от пота, то окровавленной, решившей сжечь все, что они приобрели за многие поколения…

Нет, ничего не помогало, даже то, что было ясно слышно, как те слезы капнули… Хотя что есть, то есть – это большая честь, ведь только из-за них Богородица аж три раза заплакала. Если кто-то останется в живых, чтобы об этом чуде рассказывать, он сможет рассчитывать на многочисленных слушателей…

Но после этого, после тех едва слышных капель под зловещее потрескивание горящих факелов в руках солдат, наступила, взяла верх страшная тишина.

Нино глубоко вздохнул, чтобы его не выдал звук проглоченной слюны – несомненный признак того, что от страха, от беспокойства, принадлежащего более сильным, крепким, у него во рту все пересохло.

Ветеран у него за спиной, будто бы зная, о чем размышляет молодой солдат, попытался шепотом его ободрить:

– Это все ерунда… Будь храбрым, сынок.

ДО ТЫЛА, ТО ЕСТЬ ДО КОНЦА. Затем стало слышно, как перед церковью только сейчас начал появляться арьергард[20] похода, точно неизвестно, сколько повозок нагружено разными необходимыми вещами, но среди них была та, что с королевскими инсигниями[21]. Хотя для некоторых гораздо важнее то, что кроме скипетра, короны и мантии там находилось еще и вино…

Затем, когда эти бессчетные повозки остановились, стало слышно, как устало дышат волы и как та пара поэтов, охваченных вдохновением и погруженных в лирику, над головами присутствующих перебрасываются вот такими стихотворными строчками:

– Наконец-то!

– Где вы запропастились?!

– Мы тут уже стали как сушеные рыбы!

– Умираем от