Сильные мира сего. Крушение столпов. Свидание в аду - Морис Дрюон

хвалу радушному хозяину: Жан-Ноэль довольно скоро стал принимать эту лесть за чистую монету, начал считать себя крупным дельцом и проникся уверенностью, что он унаследовал финансовый гений своего деда-банкира и быстро восстановит родовое состояние.

Фильм, который предполагали снять, назывался «Рыцарь Сахары».

Главный компаньон Жан-Ноэля – Сабийон-Вернуа, – казалось, не походил на «чужестранцев, которые наживаются на французской кинопромышленности». Это был французский буржуа, исполненный достоинства и самоуверенности, правда, он уже трижды объявлял себя банкротом; господин этот не мог больше часа пробыть на заседании: ему приходилось удаляться в другую комнату, чтобы сделать себе укол морфия.

4

Желая удружить Жан-Ноэлю и помочь ему встать на ноги, Симон добился государственной субсидии для производства фильма. То было одно из последних его распоряжений на посту военного министра.

Выйдя из состава кабинета после короткого правительственного кризиса, когда международное положение было слишком серьезно и не давало возможности парламенту подолгу предаваться своим излюбленным играм, Лашом отказался принять участие в новой министерской комбинации, сославшись на то, что влияние его партии в стране не позволяет ему занять менее важный пост, чем тот, который он занимал прежде; впрочем, он поступил так отчасти вследствие усталости: за восемь лет он двенадцать раз был министром, причем последние три года постоянно входил в состав правительства. Впервые он почувствовал, что бремя власти тяготит его.

Симон взял двухнедельный отпуск и повез Мари-Анж на Лазурный берег. Стояла ранняя весна. Эти две недели показались им самыми счастливыми в жизни: они поздно вставали, подолгу лежали на пляже и жалели парижан, которым приходится мокнуть под холодным дождем; они совершали морские прогулки на ближние острова, обедали в роскошных ресторанах, декорированных под рыбачьи таверны, и громко смеялись, пробуя для забавы чесночную похлебку. Симон учил Мари-Анж игре на бильярде, они нередко сидели за картами или шахматной доской, он обходил книжные лавки и покупал ей свои любимые книги, которые она еще не читала.

Мари-Анж восхищало, что столь деятельный человек, как Лашом, чей ум всегда был занят серьезными проблемами, человек, которого всегда окружало множество известных людей, не только довольствовался ее обществом, но, казалось, был от этого в полном восторге. Хорошее настроение Симона наполняло ее тайной гордостью.

Сама она никогда не скучала в его обществе, напротив, скучала лишь тогда, когда его не было рядом, – тогда минуты тянулись медленно, она ощущала какую-то пустоту и спасалась лишь тем, что думала о Лашоме. Как многие политические деятели, Симон отличался большой жизненной энергией и умел проявлять ее: если он не был занят государственными делами, то применял эту энергию иным образом.

Кроме того, Лашом обладал одним неоценимым качеством: умел занимательно рассказывать, в частности рассказывать о себе. Он участвовал во многих важных событиях своего времени, за последние двадцать лет часто встречался с людьми, «творившими» эти события или считавшими, что они их «творили». Память у него была удивительная; достаточно было малейшего повода – попавшейся на глаза старой газеты, имени, начертанного на прибитой к дому дощечке или на борту судна, – чтобы вызвать у него цепочку воспоминаний.

– Мои старые приятели мало-помалу дарят свои имена бульварам и улицам, – шутил Симон.

Мари-Анж ни разу не пожалела, что проводит лучшую пору своей молодости с человеком, который старше ее на двадцать пять лет. Она хотела только одного, чтобы ничто не менялось; она была так скромна, что нередко спрашивала себя, долго ли сможет сохранять привязанность мужчины, имевшего столько возлюбленных. Она уже перестала замечать, как некрасив Симон. Чувство ее достигло той степени, когда физическое уродство и недостатки любимого существа становятся милее всех достоинств.

А Симон, любуясь Мари-Анж, когда она, полуобнаженная, возвращалась из ванной комнаты в спальню, следя за игрою света на ее чистом профиле, глядя, как солнечный луч ласкает ее ресницы или крылья тонкого носа, прислушиваясь к ее голосу или редкому смеху, сжимая ее тонкую руку, вдыхая по ночам аромат ее волос, все чаще думал: «Не следует ли мне окончательно соединить с нею свою жизнь? Конечно, она молода, слишком молода для меня, но ради счастья стоит рискнуть… Я должен добиться развода и жениться на этой женщине. Ведь мы сейчас, собственно говоря, совершаем наше свадебное путешествие. С такого рода решениями не следует слишком медлить. Она любит меня, и, вероятно, никто уже не будет меня так любить».

Он мог бы с полным основанием сказать себе: «Она внушает мне такую любовь, какую я уже никогда не испытаю, а если испытаю, то буду смешным, нелепым и несчастным».

По утрам он с удовольствием выходил из дому с единственной целью – заказать для нее цветы. Во время бритья он что-то фальшиво напевал, брал с туалетного столика губную помаду Мари-Анж и рисовал на висевшем над умывальником зеркале сердца, пронзенные стрелою, или толстощеких амуров.

Возвратившись из этой короткой поездки, Мари-Анж обнаружила, что беременна.

5

«В жизни каждого человека существуют роковые совпадения, – думал Симон, глядя из окон своей квартиры на сады дворца Шайо. – То, что восемнадцать лет назад произошло по моей милости с теткой, сейчас произошло с племянницей. Знает ли об этом Мари-Анж? Нет, конечно не знает. И если бы Ноэлю Шудлеру удалось, как он этого хотел, толкнуть в мои объятия свою невестку, то же самое могло произойти, должно было произойти и с Жаклин. Может показаться, будто судьба упорно устанавливает связь между мною и женщинами из этой семьи, будто сама богиня плодородия соединяет меня с ними… Только от Изабеллы я ни за что не хотел иметь ребенка, а на сей раз…» На сей раз, вопреки рефлексу, выработавшемуся у Лашома за многие годы холостяцкой жизни, он не мог запретить себе с тайным, но все возраставшим удовольствием думать о том, что у него, возможно, родится сын.

«Но почему сын? Почему я решил, что будет непременно сын?.. И хочет ли Мари-Анж этого? Когда этому ребенку будет двадцать лет, я стану стариком, у Мари-Анж будет любовник, а мой ребенок будет относиться ко мне с такой же нежностью, с какой я относился к своей матери. Нет, Симон, брось нелепые мечты».

Но самые трезвые, самые пессимистические рассуждения ничему не помогали. Ребенок был единственной мечтой – и притом совершенно естественной, – осуществления которой ему еще оставалось желать.

В то утро Лашом ожидал Жан-Ноэля, который попросил по телефону срочно принять его. Симон был уверен, что молодой человек собирается поговорить с ним о своей сестре. Неужели Мари-Анж уже рассказала ему? Лашом позвонил ей, но не застал дома. Его охватила тревога. «Только бы она ничего не