Сильные мира сего. Крушение столпов. Свидание в аду - Морис Дрюон

И Мари-Анж отправилась на кухню, чтобы съесть эклер с шоколадом: с того самого дня, когда она почувствовала себя беременной, ею владело неодолимое желание лакомиться эклером в шоколаде, она поглощала эти пирожные в любое время дня.

При помощи тридцати тысяч франков Мари-Анж и двадцати тысяч тетушки Изабеллы Жан-Ноэль уплатил долг, больше всего тревоживший его; нащупывая в кармане погашенный вексель, он возвращался домой, не переставая думать: «Необходимо найти еще двести тысяч франков… Но где, как?» На перекрестке улиц Камбон и Сент-Оноре он внезапно столкнулся с Кристианом Лелюком.

Кристиан ничуть не изменился: все та же длинная темная челка падала ему на лоб, как и раньше, он казался подростком, у него был тот же неискренний взгляд и необыкновенно худые гибкие руки. Его цыплячья шея была повязана легким шарфом.

Увидя его, Жан-Ноэль тотчас же подумал о принце Гальбани и Максиме де Байос. Если они в Париже, еще не все потеряно…

– Да ведь Бен умер. Как, ты этого не знал? – удивился Кристиан. – Уже два месяца тому назад. Нелепая смерть… Он искал какую-то книгу в библиотеке своего дворца, в это время полка, на которой стоял бронзовый бюст уж не помню какого римского императора – Тиберия или Коммода, – подломилась, и бюст свалился прямо на голову Бена. Осталось неясно, был он убит на месте или умер от того, что, падая с лестницы, сломал себе позвоночник… Надо сказать, – прибавил Лелюк, – что в последнее время он не очень-то хорошо со мной обходился. И это не принесло ему счастья.

Странный юноша злорадно усмехнулся, обнажив свои острые зубы; и эта усмешка произвела на Жан-Ноэля тягостное впечатление.

– Ну а Баба?

– Баба уехал в Венгрию, чтобы немного развеять горе. «Аббатство» назначено к продаже. Он заявил, что больше не ступит туда ногой.

Все надежды Жан-Ноэля улетучились так же быстро, как и возникли.

– Кто же унаследовал состояние Бена? – внезапно спросил он.

«А что, если все это богатство досталось Кристиану? С ним, пожалуй, можно будет договориться…» – подумал Жан-Ноэль.

Кристиан мрачно взглянул на него.

– Все досталось его двоюродной сестре Сальвимонте, этой старой ящерице, – проговорил Лелюк. – С ума сойти! Стоимость земель, замков, дворцов, картин и статуй достигает не меньше двадцати, а то и двадцати двух миллионов. Скажи на милость, зачем все это старой потаскухе? У нее и так денег прорва!.. Бен клялся, что он завещал треть своего состояния мне, треть – Максиму и треть – своей кузине. Но так и не удалось разыскать это пресловутое завещание. Так что я ничего не получил, кроме нескольких золотых портсигаров и драгоценных камней, которые я успел припрятать, когда бюст свалился на голову Бена. А Баба еще требовал, чтобы я их вернул!..

– А где она сейчас? – спросил Жан-Ноэль.

– Кто?

– Герцогиня де Сальвимонте.

– Кажется, в Париже. Кто-то говорил мне, что видел ее на днях. Чтоб она сдохла!

Они проходили мимо магазина перчаток, и Жан-Ноэль поспешил проститься с Кристианом, на губах которого появилась присущая ему странная улыбка.

– Через две недели мой концерт, первый сольный концерт в столице, – сказал Кристиан, удерживая Жан-Ноэля за руку. – Завтра должны появиться афиши. Придешь?

– Непременно, – ответил Жан-Ноэль.

7

Когда Жан-Ноэль вошел в комнату, герцогиня стояла у окна и пудрилась. На ней было довольно короткое платье из черного шелка, переливавшееся на свету: ее некогда тонкую, а теперь просто худую щиколотку обхватывала узкая золотая цепочка, блестевшая под прозрачным чулком.

– Жан-Ноэль, дорогой, как я рада вас видеть! – воскликнула она со славянским акцентом, который был особенно заметен, когда она говорила светским тоном.

И она протянула ему свои высохшие, тощие руки, украшенные двумя большими бриллиантовыми кольцами.

– Я приехала в Париж четыре дня назад, – продолжала она, – и все время спрашиваю себя: «Увижу ли я милого Жан-Ноэля? Где он? Как его разыскать? Вспоминает ли он обо мне?» И вот – неожиданная радость: ваш визит. Присаживайтесь и рассказывайте! Что вы поделывали все это время? Говорите, говорите, я все хочу знать. А у меня самой было столько забот, столько волнений!..

И она принялась без умолку болтать, не закрывая рта по меньшей мере четверть часа. Она изложила собственную версию смерти Бена. По мнению герцогини, его ударил бюстом по голове «этот ужасный мальчишка Лелюк».

– Они были вдвоем во дворце, когда произошел этот невероятный случай, – сказала она. – Все слуги разошлись: кого послали с поручением, кто был далеко, на кухне, в подвале. Вы, кажется, мне не верите?.. А потом у меня было столько хлопот с наследством. Бен ужасно запустил свои дела! Он ничем не занимался, дорогой Жан-Ноэль, буквально ничем. А самое главное, даже все эти заботы не могут избавить меня от скуки. Я путешествую, меняю города и страны и нигде не могу обрести хотя бы искорку счастья.

Болтая, она обращала к Жан-Ноэлю свое «реставрированное» лицо с подтянутой кожей, эту маску жестокой трагедии, состоявшей в том, что она старела и больше ни в ком не будила желаний. А ко всему еще время брало свое: ее лоб и щеки вновь покрылись морщинами, у крыльев носа залегли глубокие складки; о том, что лицо герцогини не раз подновлялось, свидетельствовал желтый и неровный шрам, который опоясывал ее худую шею от уха и до уха.

Ее серые тусклые глаза, подведенные зеленой тушью, пристально и неотступно смотрели на Жан-Ноэля; увядшие веки отсвечивали перламутровым тоном.

На юношу падал луч солнца, и герцогиня жадно разглядывала его стройную фигуру, четко выделявшуюся на свету, его волнистые волосы на затылке, его руки, выступавшие из узких манжет, и колени, прорисовывавшиеся под легкой тканью. Встречая взгляд юноши, она не только не отводила свой, но, казалось, глотала, впитывала его. Ее костлявая грудь вздымалась от волнения.

– Вы и вправду очень красивы, мой дорогой! – внезапно воскликнула она. – Думаю, что я не оригинальна и вам это часто говорят. Но почему женщина не имеет права сказать мужчине, что он хорош собой? Ведь мужчины нам это говорят.

Жан-Ноэль не знал, как себя вести с ней.

– Вы просто очаровательны, – учтиво произнес он.

Она поблагодарила его улыбкой, обнажив при этом расшатавшиеся, пожелтевшие от табака зубы.

– О мой дорогой, это знаменитое очарование славянки, – проговорила она с деланой иронией и кокетливо склонила голову, отчего шрам на шее стал еще заметнее. – Я всегда говорю: «Очарование славянки – это сладостная тирания, от которой уже не могут освободиться те, кто ее ощутил».