Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

– Прекрасно. Рыбак из меня гораздо лучший, чем дипломат.

– Дипломат, говоришь? А я, пожалуй, в рыбной ловле чувствую себя куда увереннее, чем в делах сердечных.

– Хочешь улова более ценного, чем твоя супруга?

– А почему бы и нет. Вот только ты будешь мне ещё больше завидовать.

Что-то в словах Миуры больно кольнуло мне сердце, но его лицо в вечерних сумерках оставалось невозмутимым и он продолжал глядеть сквозь французские окна на освещённую лучами заходящего солнца реку.

– Итак, когда отправляемся? – спросил я.

– В любое удобное тебе время.

– Тогда я напишу, – подытожил я, нехотя поднялся с обтянутого марокканской кожей кресла, молча пожал Миуре руку и вышел из сумрачного кабинета в ещё более тёмный коридор. За дверью я едва не натолкнулся на кого-то, кто явно подслушивал наш разговор. Фигура бросилась ко мне.

– Уже уходите? – услышал я кокетливый голосок.

Сначала я оторопел, но быстро оправился и, холодно глядя на госпожу Кацуми, у которой и сегодня в волосах были розы, поклонился ей и поспешил к выходу, где меня ждал рикша. В голове всё так перемешалось, что я совсем перестал понимать, что происходит. Помню только, что рикша уже проезжал мост Рёгоку, а я невольно шептал одно и то же имя: Далила.

В тот вечер мне и открылся секрет, который скрывался за равнодушием Миуры. В моём сердце мгновенно загорелись буквы, сложившиеся в гнусное слово: «прелюбодеяние». Отчего же такой идеалист, как Миура, узнав о супружеской неверности, тут же не потребовал развода? Быть может, у него не имелось доказательств, чтобы подкрепить свои подозрения? Или доказательства были, но Миура так любил госпожу Кацуми, что не мог с ней расстаться? Перебирая в мыслях одну версию за другой, я начисто забыл о нашем уговоре поехать на рыбалку.

Прошло примерно полмесяца. Иногда я писал Миуре, однако посещать особняк на Окавабате, где я раньше бывал так часто, перестал.

Вскоре мне пришлось стать свидетелем ещё одного события, и это подтолкнуло меня к откровенному разговору с Миурой. Тогда-то я вспомнил о нашем уговоре поехать на рыбалку и воспользовался случаем, чтобы остаться с Миурой наедине и высказать ему свои догадки.

Однажды вечером, возвращаясь всё с тем же другом-врачом из театра «Накамурадза», мы встретили одного из старейших репортёров газеты «Акэбоно». Если память мне не изменяет, он подписывал свои статьи псевдонимом Коротышка. После захода солнца дождь лил не переставая, и мы решили зайти в закусочную «Икуинэ» близ Янагибаси, чтобы пропустить по стаканчику. Мы поднялись на второй этаж и, потягивая сакэ, слушали игравший вдали сямисэн, чьи звуки, казалось, воскрешали атмосферу старого Эдо. Тем временем Коротышка раззадорился и, словно настоящий фельетонист эпохи Просвещения, принялся сыпать шутками и забавными историями. Не обошлось без скандальной истории госпожи Нараяма, которая была наложницей у иностранца, а затем перешла на содержание к Синъютэю Энгё. В то время она блистала в высшем свете и не упускала случая всем об этом напомнить, нося на пальцах целых шесть золотых колец.

Как-то Нараяма не смогла вовремя вернуть деньги, которые уже пустила на ветер, и оказалась в безвыходном положении. Репортёр поведал нам немало иных пикантных подробностей из жизни госпожи Нараяма, но особенно неприятно мне было слышать, что в последнее время её повсюду сопровождает некая молодая спутница. По его словам, ходили слухи, будто иногда они вместе с неким мужчиной снимали комнату в гостинице у Суйдзинского леса. Тут-то моё весёлое настроение – а каким ещё ему быть, когда выпиваешь в хорошей компании, – мгновенно улетучилось. Следовало рассмеяться, а у меня ком застрял в горле и перед глазами встало печальное лицо Миуры. К счастью, доктор, видно, заметил перемену моего настроения и увёл разговор от похождений госпожи Нараяма. Тогда я смог немного оправиться от услышанного и принять участие в беседе хотя бы настолько, чтобы окончательно не испортить приятную встречу. Однако и на этом мои злоключения в тот вечер не закончились. Когда я в мрачном расположении духа вышел из «Икуинэ» и подозвал рикшу, мимо меня пролетела двухместная коляска с поднятым верхом, блестевшим от дождя. Пропитанный тунговым маслом верх откинулся, и на порог закусочной выпрыгнул молодой мужчина. Я уже вскочил в свою коляску, и рикша подхватил оглобли, когда меня осенило. Я страшно разволновался и прошептал:

– Ведь это он.

Да, это был смуглолицый мужчина в полосатом пиджаке, выдававший себя за кузена супруги Миуры. Я проезжал по освещённой огнями улице Хирокодзи. Сердце моё заходилось от тревоги, когда я начинал представлять, кто мог сидеть с этим человеком в коляске. Госпожа Нараяма или, может, госпожа Кацуми с алыми розами в волосах? Мучимый сомнениями, я одновременно злился на себя за трусость. Зачем же я так поспешно сел в коляску! Видимо, опасался того, что будет, если сомнения мои развеются. Я так и не узнал, была ли в коляске супруга Миуры или сторонница женской эмансипации.

Виконт Хонда вынул из кармана большой шёлковый носовой платок, вежливо высморкался, оглядел выставочный зал, уже тонувший в сумерках, и продолжил:

– В конце концов я решил, что, даже если забыть об этом эпизоде, рассказ репортёра должен заинтересовать Миуру. На следующий же день я отправил ему письмо, предложил встретиться, порыбачить, а заодно и отдохнуть. Миура ответил немедленно. Как раз наступало полнолуние, и он предлагал выехать с наступлением вечера, не столько даже для рыбалки, сколько для любования луной. Я не был заядлым рыбаком, так что сразу согласился. Встретившись на лодочной станции у Янагибаси, мы сели в длинную остроносую лодку и выплыли на середину реки. Уже стемнело, но луна ещё не взошла.

В те времена вечерний пейзаж на реке Сумиде ещё сохранял следы красоты, запечатлённой на гравюрах укиё-э. Когда, проплыв под рестораном «Манбати», мы вышли на середину реки, перед нами открылась удивительная картина: в осеннем небе над водой, в которой отражались бледные огни, виднелись перила моста Рёгоку, словно нарисованные тушью. Тени карет и повозок, мчавшихся по мосту, тонули в поднимавшемся от реки тумане, и мнилось, будто над водой снуют лишь алые точки их фонарей.

– Вот так пейзаж, да? – сказал Миура.

– Да-а. В Европе таких и не отыскать.

– Значит, в отношении пейзажа ты не такой уж противник старины.

– Да, но только в отношении пейзажа.

– А вот я в последнее время возненавидел всё, что связано с западным Просвещением.

– Как-то раз известный остряк Проспер Мериме, глядя на проходивших мимо японцев из Миссии доброй воли, направленной во Францию нашим феодальным правительством, сказал стоявшему рядом с ним Дюма: «Любопытно, кто привязал японцев