Голые среди волков - Бруно Апиц

Вундерлих оглянулся и кивком подозвал одного из посыльных.

– В чем дело? – спросил тот, подходя к столу.

– Послушай, завтра с утра зайдешь ко мне и отнесешь в швальню бутылку молока. Руди за ней придет.

Посыльный протянул Пиппигу руку.

– Здорово, Руди!

– Здорово, Альфред!

Для посыльного такое поручение было пустяком. Он мог свободно ходить по всей территории.

– Будет сделано! – сказал он без лишних вопросов, так как даже необычное дело всегда выполнялось как само собой разумеющееся.

– Нужно еще предупредить Отто, – сказал Вундерлих и направился с Пиппигом в другой конец барака.

Отто Ланге, капо эсэсовской швальни, в прошлом портной, попавший в лагерь «за распространение слухов», стоял у громкоговорителя и слушал передачу последних известий.

Вундерлих отвел его в сторону.

– Завтра утром я пришлю тебе бутылку молока. Пиппиг зайдет к тебе за ней.

Портной кивнул и провел пальцем по верхней губе – привычка, оставшаяся еще с «воли», когда он носил усы.

– Имей в виду, – наставлял Пиппиг портного, – я притащу тебе старые пальто. Ты затребовал их у нас, понятно?

Ланге кивнул:

– Давай тащи!

Какой сложный путь, чтобы раздобыть пол-литра молока. И несмотря на готовность всех участников, – путь опасный. Если Пиппига накроют у ворот, все лопнет. Он отправится прямиком в карцер. Повезет – получит двадцать пять ударов по заднице. Примите с благодарностью. Весьма обязан. Все ради мальчугана. Не повезет – отправят в крематорий, и дело с концом. Но Пиппиг не трусил. При всевозможных отчаянных проделках, на какие он пускался, его не покидал оптимизм: бог не оставит в беде вольнодумца. Прощаясь возле барака, Вундерлих напомнил:

– Смотри, не попадись, цыпик!

Пиппиг собрался было возмутиться, но Вундерлих со смехом махнул рукой:

– Знаю-знаю, ты себя покажешь!..

Пиппиг, довольный собой, удалился. Вернувшись в барак, Вундерлих встретил санитара из эсэсовского лазарета.

– Слушай, Франц, можешь прислать мне завтра утром немного глюкозы?

Санитар с сомнением покачал головой.

– Глюкозы? У нас у самих ее почти нет.

– Мне для товарища.

– Одну коробочку, не больше, – вздохнул санитар. – Пришлю с посыльным.

Вундерлих похлопал Франца по плечу.

Кремер сидел над сводкой для утренней поверки, когда вошел Гефель. Опустившись на табурет, он закурил. Кремер быстро взглянул на него.

Гефель молча курил.

– Сошло благополучно?

– Один там, в колонне, нес мешок за спиной, наверно, и был тот самый поляк? – спросил Кремер, продолжая писать.

Гефелю достаточно было кивнуть, и Кремер был бы удовлетворен. Но Гефель не откликнулся и упорно глядел в пол. Кремер удивился.

– В чем дело?

Гефель раздавил каблуком окурок.

– Должен тебе кое-что сказать…

Кремер отложил карандаш.

– Ты что, не отдал ребенка?

Гефель посмотрел ему в лицо.

– Нет.

Наступило молчание.

– Послушай!..

Кремер вскочил, подбежал к двери и открыл ее. Он по привычке хотел проверить, нет ли посторонних. В канцелярии было пусто. Кремер закрыл дверь и прислонился к ней спиной словно в поисках опоры. Засунув руки в карманы и сжав губы, он смотрел перед собой. Гефель ожидал бурной вспышки и намеревался изо всех сил защищаться.

Но Кремер сохранял странное спокойствие, и прошло немало времени, прежде чем он заговорил.

– Ты не выполнил указания!

– И да и нет! – Под пристальным взглядом Кремера Гефель растерялся. – Да, увы, Вальтер.

Кремер ждал, что Гефель продолжит, но тот молчал.

– Ну? – спросил наконец Кремер.

Гефель перевел дух.

– Случилось кое-что…

Запинаясь, он поведал Кремеру, что произошло между ним и Цвайлингом. Гефель полагал, что это будет и объяснением, и оправданием.

Кремер дал ему договорить. На скулах старосты заходили желваки, он долго молчал даже после того, как Гефель окончил свой рассказ. Его лицо посуровело, зрачки сузились. Наконец хриплым голосом он проговорил:

– Сам-то ты веришь этому?

К Гефелю уже вернулась прежняя уверенность, и он сердито ответил:

– Я тебе не вру.

Кремер оттолкнулся от двери, прошелся несколько раз по комнате и сказал, обращаясь скорее к самому себе:

– Конечно, мне ты не врешь, но… –    Он остановился перед Гефелем. – Но, может быть, ты врешь себе?

Гефель недовольно пожал плечами, тогда Кремера прорвало, и он почти перешел на крик:

– Ты связался с негодяем! Цвайлинг самый настоящий негодяй! Он только и ждет, чтобы мы прикрыли его с тыла!

Гефель, решив принять вызов, горячо возразил:

– Зато теперь он у нас в руках!

Кремер саркастически рассмеялся.

– У нас в руках? Андре, дружище, сколько времени ты в лагере? Всего полгода, не так ли? – Он повертел большим пальцем. – Тыл он сумеет прикрыть и своими дружками. Так или этак, смотря, куда ветер подует. Стоит им отбросить американцев километров на пять, как наш Цвайлинг опять петухом заходит. Вот тогда он прижмет тебя к ногтю, да и мальчонку тоже. Ах, Андре, что ты натворил!

Гефель поднял руки. Казалось, он хочет заткнуть уши.

– От того, что ты сказал, мне еще труднее.

– А от того, что ты сделал, еще труднее нам! – парировал Кремер холодно.

Гефель простонал:

– Не мог же я ребенка…

– Ты должен был вернуть ребенка тому, кто взял на себя заботу о нем. Вот что тебе было приказано. Но ты сделал по-своему. Ты нарушил дисциплину!

– Если мы выйдем отсюда живыми, я отвечу перед партией, на этот счет можешь быть спокоен, – возразил Гефель.

Кремер твердо посмотрел ему в глаза.

– Партия здесь!

Гефель хотел было резко возразить, но сдержался.

Под тяжелым взглядом Кремера он опустил глаза. Как ни мучительно это было, он не мог не признать, что Кремер прав. Тем не менее все в нем восставало, когда он думал о том, что должен был предоставить ребенка его судьбе. Он как бы сопротивлялся невидимой мощной руке, которая грозила воткнуть ему в сердце ключ и запереть его. Он чувствовал себя виноватым и перед ребенком, и перед партией. Голова его поникла.

– Я не мог иначе… не мог, – тихо проговорил он. В голосе его звучали мольба и горечь.

Кремер в эту минуту любил Гефеля и понимал его страдания, но он взял себя в руки.

– Не когда-нибудь, а здесь и сейчас надо это уладить, – твердо произнес он.

Оба помолчали. У Кремера между бровей легла глубокая складка. Он беспокойно заходил по комнате, словно в поисках выхода из ситуации.

– Теперь нам не избавиться от ребенка, – сказал он наконец, обращаясь больше к самому себе, а затем снова накинулся на Гефеля, – или ты воображаешь, что я могу подсунуть его кому-нибудь в качестве багажа? – Он опять яростно зашагал. – Если бы ты вернул ребенка поляку, его уже