Виноватый - Платон Головач

Алесь долго стоял у крыльца техникума и сквозь дыр­ку в заборе с другой стороны улицы смотрел на заснежен­ную землю сада, на деревья, белые от снега. В сердце появилась и нарастала сильная, жгучая обида на отца.

А снег пошел еще гуще, и один за другим падали на вспотевший лоб Алеся кружочки снежинок.

* * *

Когда председатель В-ского райисполкома прочитал присланный из техникума запрос на Стефана Ключинского, он сразу вызвал к себе деловода денежной части и, пока тот стоял перед столом, написал на углу бумажки:

«Денежной части РИКа.

Выслать в техникум сведения об имуществе Ключинского и налоге, который он платит, и при этом сообщить, что он ведет культурное хозяйство».-

— Это им интересно будет, ибо и техникум ведь сель­скохозяйственный,— сказал он.

Деловод взял бумажку с резолюцией председателя и, немного подумав, написал сельсовету предложение дать надлежащие сведения, вложил ее в конверт и сдал в кан­целярию исполкома.

Через неделю из сельсовета за подписью председателя и секретаря Совета пришло сообщение следующего содер­жания:

«Дана таковая в том, что хозяйство Ключинского со­стоит из двух коров, одного коня и жеребенка, четырех старых помещений во дворе и гумна и является культурным хозяйством. Налога Ключинский платит в этом году сорок девять рублей и 82 копейки».

Деловод финансовой части взял это сообщение и внизу вслед за подписью председателя и секретаря сельсовета написал:

«Собственноручные подписи председателя и секретаря Н-ского сельсовета, товарищей таких-то. В-ский райис­полком свидетельствует».

Перед тем, как написать это, деловод пересмотрел поселищный список деревни, в которой жил Ключинский, и подумал:

«Пусть так и идет бумажка от имени сельсовета, он и отвечать будет, если что заварится, а мы подпись заве­рим и все».

* * *

Собрание партячейки техникума на этот раз собралось аккуратно, как никогда. На собрание пришло много бес­партийных, и зал был полон еще до начала собрания.

За три дня до собрания бюро ячейки рассматривало дела Ключинского и Алеся Шавца. После заседания бюро уже все знали, что Алесь обвиняется в карьеризме, в том, что скрыл свое подлинное социальное происхождение. Это стало темой горячих бесед и споров. Часть партийцев верила Алесю, его заявлению, в котором он объяснял, что ничего не знал о таком прошлом своего отца, и защища­ла Алеся, а другая часть зло нападала на него и ничего не хотела слышать в его оправдание.

Сам Алесь последние дни старался меньше встречаться с товарищами и побольше оставаться наедине. Это его пове­дение у тех, кто понимал его, вызывало сочувствие, а дру­гим давало еще одну зацепку для обвинений.

На собрание Алесь пришел тоже позже других и сел сзади, на краю скамьи. Соседи по скамье, до этого о чем-то бурно спорившие, сразу примолкли.

Алесь сидел молча. Он хотел досконально разобрать­ся в событиях, разыгравшихся в последние дни вокруг него.

В связи с этим он по нескольку раз передумывал свои поступки как комсомольца и партийца в прошлом. При­помнил два случая выпивки с друзьями и злился на себя за это. Вспомнил, как в первый год, когда стал комсомольцем, пошел из-за девчат на всеношную и пел в цер­ковном хоре во время крестного хода. Никак не мог про­стить себе этого поступка. До мелочей вспомнил все, что случилось за эти, прожитые в партии и комсомоле, годы, и, как ни напрягал мозг, не веря даже себе, не мог при­помнить, чтобы слышал что-нибудь о прошлом отца. Не поинтересовался как-то этим, а отец никогда ничего о сво­ей службе в охранке не говорил. Негодовал, нервничая, на себя, что не расспросил подробно отца о его прошлом. Из-за этого крепла обида па отца.

Ощущение своей невиновности в скрытии социального происхождения и ощущение виновности за другие по­ступки, припомнившиеся из прошлого, и обида на отца нервировали и мучили. Особенно мучило его неверие окружающих в его невиновность. Он никак не мог понять этого. Отдавшись своим мыслям, Алесь не слышал, как началось собрание и как секретарь ячейки говорил по делу Ключинского. Он уловил лишь последние слова се­кретаря, предлагавшего дело Ключинского, нак неоформ­ленного еще кандидата партии, передать на рассмотрение педсовета, чтобы педсовет решил вопрос об его исключе­нии из техникума.

Собрание ждало дела Алеся, и потому никто не стал говорить о Ключинском. Предложение секретаря при­няли.

К делу Алеся готовился и зал, вдруг громко зашу­мевший, и секретарь ячейки, с видом какой-то торжест­венности разложивший перед собою листки блокнота, ис­писанные карандашом, и документы по делу Шавца. Он склонился над столом и перечитывал написанное на блок­нотных листках. Потом выпрямился и два раза кашля­нул, что означало начало его выступления. Председатель позвонил, чтобы успокоить собрание.

Из зала кто-то нетерпеливым, злым голосом крикнул:

— Тише! Слушайте, черт вас...

Секретарь выждал, пока собрание утихло, и начал го­ворить. Он подробно, с подчеркиванием отдельных мест своей речи, рассказывал всю историю «дела Шавца», как он назвал этот вопрос.

— Когда я в первый раз,— говорил секретарь,— вы­звал Шавца и спросил, кто его отец, он наивно ответил, что его отец в прошлом году умер. Когда я потом спросил что делал его отец до революции, он повторил слово в сло­во то, что при поступлении в техникум написал в анкете. Когда я спросил о службе отца в полиции, Шавец катего­рически отрицал это и даже обиделся на меня... Когда же наконец я вторично вызвал Шавца и поставил перед ним этот вопрос ребром и показал ему документ, что его отец служил в охранке, тогда он заявил, что ничего не знал о службе отца. Как видите, последовательности у Шавца не хватало...

Секретарь на мгновение замолчал. В зале кто-то слов­но про себя проговорил:

— Хорошенькое, не знал...

Тогда кто-то крикнул секретарю:

— Не мудри, а говори, что надо...

Секретарь опять говорил.

— ...А в последний раз, когда я показал Шавцу пись­мо от его лучшего друга, партийца, не поручившегося за него, Шавец ничего лучшего не придумал, как стукнуть дверью и убежать... Нам Шавец заявил, что он ничего не знал о службе своего отца в охранке. Было бы лучше, если бы Шавец на этот вопрос дал искренний ответ. Он его не дал. И как можно верить тому, что он не знал? Как это он не знал о своем отце, с которым столько лет про­жил?.. Пускай каждый из вас, товарищи, на себе