Над зыбкой - Виктор Фёдорович Потанин

без хлеба. И прежде чем проглотить, ломтик долго мумлял губами. У Васи закружилась голова от такого приятного запаха, и, наверно, это на лице отразилось, потому что учитель сразу же перестал жевать. Потом улыбнулся, наклонился над своим свертком, и скоро Вася получил из его рук большой кусок колбасы. И Вася про книги забыл, сразу побежал домой со своим подарком. Дома без посторонних глаз откусил немного, разжевал — и сразу задохнулся от удовольствия. Но больше есть не стал — решил сохранить этот праздник до матери. Завернул колбасу в бумажку и спрятал в березовый туесок, где хранились нитки с иголкой, пуговицы и другое старье. Пусть полежит до матери. Приедет с пашни — то-то обрадуется мясной еде.

Но мать в тот вечер не приехала, в колхозе пахали зябь. Приехала она домой через три дня и сразу же у порога нос подняла: «Чё-то, сынок, у нас прокисло, а ты ходишь — и не слышишь». Вася побледнел, потому что вспомнил сразу про колбасу. Открыли туесок, а колбаса позеленела. Но все равно съели, правда, самое зеленое место обрезали. Мать из-за этого рассердилась на сына: «Сколько добра извели, вот бы свеженьку-то на зуб». А Васька только и сказал в оправданье: «Забыл, мама, что она портится». Та схохотнула: «Да и знал ли когда, сынок… Колбасы-то не видали, не жевали». Мать рассказала соседям. Взяла да похвасталась — какой, мол, прибойный Васька, колбасу ведь сохранял для мамы. Только не уберег. Соседи другим соседям доверили — так и пошло по улице. С улицы и прилетело к нему прозвище — Колбаса. Выходит, что здесь сама мать виновата. Не надо было языком звякать.

Много и другого случалось с Васей. Однажды чуть не утонул в Тоболе. Вроде и утонуть трудно в нашей реке — такая тихая, спокойная в ней вода. Упадет лист на воду и видишь, как он медленно вперед продвигается, насядут на него разные жучки и стрекозы, и плывет этот плот вниз по течению, и течение такое же медленное и важное, как этот плот. А если купаешься в нашей реке, то слышишь, чувствуешь, как вода укачивает и успокаивает тело, и сколько бы забот и горя не принес с собой, вода все отмоет и освежит душу каким-то росистым целебным дождичком, и потом это чувство не проходит долгие месяцы, и жизнь выравнивается, и уж хочется снова радоваться и смеяться и ждать следующий день. А если плывешь в лодке по нашей реке, и даже если гребешь против течения, то вода совсем не упирает в лодку, не тянет ее назад, потому хорошо и легко грести, не слышишь усталости. Не знаю, в какой еще реке найдется такая ласковая вода.

А случай этот был в конце августа. В огородах вырезали капусту. Август был такой же жаркий и пеклый. В Тоболе даже купались, хоть и простыть можно было, но ребятишек не остановишь. Но дело, конечно, не в купанье. Оно ни при чем в том несчастии. А может, и в счастии.

Вася вырезал капусту. У них было два огорода: один возле дома, другой — под горой, у реки. У реки садили капусту и свеклу, возле дома — картошку. Вася до обеда починял старый плетень, подставлял его колышками, умаялся на жаре, надсадил сердчишко, даже голова заболела. А после обеда работа полегче — капуста возле самой воды. Но все равно устал, помочь-то некому, мать с пашни не выезжает.

Уработался, ладони запухли с надсады. Решил искупаться. Спустился к воде, смотрит — кто-то лодку пригнал. Лодка не прикована, видно, хозяин близко. Вася заскочил в лодку и раскачал ее, представил, что на воде буря, ходят волны, а лодка кренится, погибает, и если б не отважный капитан, давно бы погибла. Но скоро устал играть сам с собой, присел на корму. Волны успокоились, в воде заплескалась рыбешка. На дне лодки разложен камыш, а поверх камыша рогожка раскинута — так и манит прилечь. Вася прилег на теплую рогожку, что пропадать добру, но едва спина дотронулась до тепла — сразу уснул. У этого сна не было начала, забылся человек, словно умер, и сейчас его хоть катай каленым железом, все равно не поднять. Не разбудил бы его и сильный гром.

Лодка совсем отошла от берега. Как не отойти — раз ее раскачали. И понесло лодку вперед. Вода хоть и тихая, без воронок, а все равно толкает понемногу Васин корабль. И вот уж он за деревню вышел, остались по левому борту последние огороды, уже степь началась, а на степи одни кони паслись в то время, а людей нигде не было. Вот и степь кончилась, начались леса. С берез еще не упал ни один листок, но эта зелень была уже не тяжелая, влажная, как в июне и в мае, а легкая и воздушная, готовая вот-вот упорхнуть под напором ветра. Но день был спокойный, безветренный, только изредка била по воде рыба, и этот звук казался внезапным и странным в очутившейся тишине. Но Вася не просыпался. И если б кто-то заглянул теперь в лодку, то сразу бы услышал, как он по-щенячьи постанывает во сне, и еще бы увидел, как пальцы на правой руке шевелятся, — и во сне он что-то работал. Вот и на мелководье спустилась лодка, здесь сильнее течение, да и ветерок подул за кормой. Дело пошло к сумеркам, стала перестраиваться природа на вечерний лад. А Васька и не думал вставать. Наоборот, когда пошевелил ветерок, когда прошло по лицу легкое предзакатное солнце — сон вовсе направился, и пальцы у руки перестали вздрагивать. И поплыла бы теперь лодка вплоть до самого моря, а, может быть, еще дальше, но вынырнул навстречу егерь Трофим. Жил он в соседней деревне, и по теперешним временам назывался бы, конечно, егерь, но тогда его все величали Троша-заготовитель, и это было недалеко от правды. Трофим заготовлял дичь, рыбу и другие продукты для военного училища, которое стояло в городе. Имел казенную лодку-одноместку и казенное же ружье-двустволку.

Греб Трофим помаленьку, экономил силу. Вообще-то сила у него была большая. Сам видел однажды, как он грузил бочки. Возьмет бочку за кромки, накатит себе на ноги, подымет и поставит на телегу. А возраст у него был неясный, но судя по большой седине довольно почтенный. Но глаза еще далеко видели, иначе бы он не охотничал. Глаза и увидели Васину лодку, наверное, за целый километр.

Потом он так рассказывал об этой встрече: гляжу, мол, щепка на воде мельтешится или доска. Может, и вода на солнце отсвечивает и