Из Венеции в осень - Наталья Шемет

как игрушку, отдали Детям. Странными были игры, неистово они терзали струны музыкального инструмента. Использовали ее как барабан или даже как стол. На некогда ровной, красивой деревянной коже Гитары появились отметины от горячих тарелок.

Натешившись, Дети бросали Гитару в угол, где она молча залечивала раны, вспоминая давно ушедшие дни, когда ее Хозяин и Женщина сидели на кухне, а она пела о любви.

Однажды Дети раздобыли инструменты. На счастье Гитары, вернулись Хозяева, и принесли новую Компьютерную Игру. Дети тут же оставили Гитару, не успев причинить ей особого вреда.

Но Гитара так и не оправилась от предательства. Когда ее в очередной раз бросили в угол, сердце Гитары не выдержало и она треснула пополам.

Когда же кто-то тронул ее струны, она издала лишь противный дребезжащий звук.

И тогда ее выбросили на свалку.

Я знаю

Посвящается всем, кто нашел в себе силы и смелость ступить на путь творчества. Он тернист и труден, и на этой дороге встречаются не только добрые люди. А еще посвящается всем, кто просто умеет летать.

Случается так, что сломанные крылья срастаются.

Случается, что срастаются и заживают без следа. Бывает, что крылья обламывают – и тогда они уже не вырастают вновь. И только тупая боль, словно кто-то вогнал в позвоночник кол и он врос в спину, вжился там, между лопатками, напоминает о том, что когда-то за плечами были крылья.

Но хуже всего заживают раны от вырванных крыльев. Мало кто в детстве задумывался о том, что чувствует бабочка, когда у нее отрывают крылья. Теперь я это знаю…

Хорошо, если несчастное насекомое потом милостиво давили ботинком.

Но человек не бабочка, человек живучее существо. Удивительно живучее существо, и, главное, обладает уникальной способностью приспосабливаться ко всему.

Это бабочка погибает, оставшись без крыльев. Человек же умудряется жить – жить, ползая, и с равнодушием или ненавистью взирать на тех, кто все-таки осмеливается летать. И многие счастливы в своей судьбе, многие умудрились забыть о том, что и у них были крылья. И больше ничем не отличаются от тех, кто вообще никогда не летал.

…Я валяюсь в грязи. Истекая кровью, которая хлещет из разодранной спины, с трудом сдерживая стон, рвущийся наружу сквозь стиснутые зубы. Нет сил подняться, не могу встать хотя бы на колени, боль и унижение – и неизвестно, что сильнее – парализовали тело. И, словно со стороны, наблюдаю, как торжествуют, глумятся злобные нелюди, с дикими воплями рвут на части, рвут и втаптывают в дорожную пыль то, что когда-то было моими крыльями. Каждому хочется принять в этом участие, каждый с неописуемым, звериным наслаждением и упорством маньяка тянется, чтобы вырвать хоть одно перо и, разодрав на мелкие клочки, втоптать ошметки в землю грубым башмаком.

Но мне повезло. Я не знаю, как это случилось и почему именно мне выпал второй шанс… Удивительным, чудесным образом. Что это – награда или проклятие, я не знаю. Но у меня снова есть крылья.

Они – другие.

Но они есть. О них не знает никто.

Я не понимаю, почему их не видят. Но это к лучшему.

Подхожу к старому, ободранному шкафу и открываю дверцу. Отворяется со скрипом. Звук неприятно режет слух – но это лишь мгновение. Не имеет значения. Достаю сморщенный хрустящий пакет, который с виду напоминает скомканную упаковку от цветов. Благоговейно держу в ладонях и чувствую, как нечто – неживое, неодушевленное – начинает оживать. Ощущаю всем сердцем, всей душой.

Это чувство всегда наполняет меня трепетом. Жалкий комок увеличивается в руках. И, чувствуя невероятное возбуждение, поднимаю руки и опускаю хрустящее нечто себе через плечо.

Происходит невообразимое. Словно по волшебству, нечто разделяется на две части, увеличивается в размерах, расправляется, наполняется силой и… врастает в старые рубцы на спине, причиняя сильную тупую боль.

Но это можно вытерпеть. Потому что мы редко ценим то, что дается нам легко.

Потому что я знаю, что будет потом.

Прозрачное нечто наполняется молочно-белым сиянием, на жестком остове пробивается невесомое оперение. Я не вижу, но чувствую легкий голубой оттенок, который вибрирует и переливается в молочно-белых крыльях за моей спиной.

…Те, прежние крылья, были сиреневые.

Выхожу из дома. Почему-то меня никто не останавливает. Или люди просто разучились видеть? Что стало с их глазами? Что стало с людьми, что стало с этим миром? Ничего. Ничего такого, чего не случалось раньше. Мир, как и прежде, жесток, а люди всегда умели видеть только то, что хотят. Что удобно. Привычно… Уж я-то это знаю.

Я смотрю вокруг. Все спешат по делам, чтобы на целый день погрязнуть в бессмысленной суете, мелочах, обыденности. Люди бегут мимо по своим делам, с таким острым выражением сосредоточенности на лицах, что становится жалко. Погрязнув в рутине, они думают только о собственных проблемах.

И нет никому дела до человека с крыльями за спиной.

И мне нет до них дела.

Первый робкий взмах – мне всегда немного страшно. И внезапное, необъяснимое, неописуемое пьянящее ощущение счастья.

Я могу! Я знаю! Я крылата!..

Сильный, широкий взмах – и я взмываю ввысь. Небо встречает нежной прохладой, принимая в свои объятия.

Это ощущение сравнимо с прыжком со скалы в море. Лишь с той разницей, что со скалы ты летишь вниз.

Лечу вверх.

Как прекрасно парить в вышине. Теперь я знаю, что чувствует кондор, когда, распластав огромные, сильные крылья, парит над бессмертными Андами. Я – такая же, как он. Крылья роднят нас сильнее, чем узы крови. А может быть, я тоже когда-то была птицей?

Здесь воздух чище и солнце ярче. Нет, оно не обжигает – оно теплое, оно греет мне спину, и лопатки больше не ноют. Растворяюсь в полете и чувствую, что принадлежу этому волшебному миру – мы с ним единое целое, моего восторга хватило бы, чтобы поделиться со всеми там, на земле…

Но людям это не нужно.

А здесь я могу быть собой. Здесь не нужно притворяться, пряча свое истинное лицо. Как много людей прячут за масками чести, достоинства и благородства свои настоящие уродливые лица.

Мне ничего не нужно. Суета мира оставила меня – только солнце и свобода, пьянящая, неописуемая свобода. Только свист ветра, подобного песне, пронзительно звенящей в парусах белоснежного фрегата, легко скользящего по волнам.

И, внезапно рассмеявшись от нахлынувшего счастья, складываю крылья и камнем бросаюсь вниз… Чтобы у самой земли взмыть ввысь, выше, еще, еще