Рабыня Изаура - Бернарду Жуакин да Силва Гимарайнш

Оставим Изауру, танцующую с Алваро кадриль. Пока они танцуют, выйдем в небольшой зал, где стоят столы и буфеты, уставленные крюшонницами, бутылками пива и шампанского. В это помещение можно было попасть из танцевального зала через большую распахнутую дверь. Там расположились шестеро молодых людей – студенты, стремящиеся прослыть повесами, наделенные чертами эксцентричными, подражатели Байрона, уже испытывающие скуку от общества, удовольствий и женщин, имеющие обыкновение говорить, что не променяли бы сигару или бокал шампанского на самую ласковую улыбку самой прекрасной девственницы, те разуверившиеся, что не перестают заявлять в стихах и прозе, что уже на заре своей жизни обзавелись сердцем, иссушенным ветрами скептицизма, или пожираемым пламенем страстей, или заледеневшим, всем пресытившись, – те мизантропы, наконец, что всегда присутствуют на всех балах и всякого рода собраниях, демонстрируя свое пренебрежение к удовольствиям общества и равнодушие к радостям жизни.

Среди них находился один, на котором нам следует задержать свое внимание, так как ему предстоит сыграть весьма важную роль в дальнейшем развитии этой истории. В нем нет ничего байроновского, он не страдает от сплина, наоборот, весь он дышит самой пошлой и гнусной обыденностью. Он делает вид, что на добрый десяток лет старше своих собеседников. У него большая голова, скуластое лицо с грубыми чертами и чрезмерно большой шишковатый лоб, что, по мнению Лафатера[10], является признаком неповоротливого и ограниченного ума. Вся его топорная и почти гротескная физиономия выдает гнусные инстинкты, законченный эгоизм и низость нравов. Кроме того, ему явно присущи стяжательство и грязная алчность, сквозящие во всех его словах, во всех поступках и особенно в глубине его маленьких быстрых глаз, отражающих его подлость. Он студент, но неряшливостью платья, в котором нет ни малейшей изысканности и намека на элегантность, больше походит на уличного торговца. Учится он уже пятнадцать лет за собственный счет, живя доходами с трактира, совладельцем которого является. Имя его Мартиньо.

– Сеньоры, – сказал один из юношей, – сыграем партию в ландскнэ[11], пока эти бездельники разминают ноги и бьют поклоны.

– Давайте! – воскликнул другой, садясь за игорный стол и беря колоду. – Поскольку лучшего занятия у нас нет, возьмемся за карты. Кроме того, карты – это жизнь. При виде дамы из колоды мое сердце иногда испытывает более сильное волнение, чем испытывало сердце Ромео при виде Джульетты… Альфонсо, Алберто, Мартиньо, прошу вас. Сыграем в ландскнэ, только две или три партии…

– С удовольствием принял бы участие, – ответил Мартиньо, – если бы не был уже занят другой игрой, выигрыш в которой с минуты на минуту и без малейшего риска может принести мне не менее пяти тысяч рейсов наличными.

– О какой же игре ты говоришь? Ты просто бредишь… Оставь свои глупости и садись играть в ландскнэ.

– Занявшись такой надежной игрой, как моя, довериться случайностям ландскнэ, который уже поглотил немалую часть моих денег? Не настолько я глуп.

– Черт возьми, Мартиньо!.. Может, объяснишь? Что это у тебя за игра?

– Ну-ка, догадайтесь… Не можете? Это великолепная биска[12]. Если догадаетесь, обещаю вам роскошный ужин в лучшей гостинице нашего города. Конечно, если ко мне придет выигрыш.

– Избавь нас от твоего ужина, жалкий пожиратель подгорелой трески. К тому же никого не интересуют глупые выдумки, роящиеся в твоей сумасбродной голове. Нам нужны твои деньги здесь, на зеленом сукне.

– Ладно, оставьте меня в покое, – сказал Мартиньо, внимательно оглядывая танцевальный зал. – Я обдумываю свой следующий ход. Предположим, что это шахматы и я сделаю шах и мат королеве. Сказано – сделано, и пять тысяч мои.

– Нет сомнений, он свихнулся… Иди сюда, Мартиньо, расскажи о своей игре или убирайся вместе со своими сумасшедшими идеями, но не испытывай наше терпение.

– Сумасшедшие – это вы. Моя игра такая. Но сколько вы мне заплатите за то, что я расскажу о ней? Прикиньте. Это очень любопытно.

– Хочешь разжечь наше любопытство, чтобы получить несколько монет, так ведь? Так вот, на сей раз заверяю, что от меня ты ничего не получишь. Иди к черту вместе с твоей игрой и оставь нас в покое. За карты, друзья, и забудем Мартиньо с его глупостями…

– Ты хочешь сказать, что это мошенничество…

– Ах, глупцы! – воскликнул Мартиньо. – У вас еще молоко на губах не обсохло. Идите сюда, идите и смотрите, это не глупость и не мошенничество. Я решил раскрыть вам свою игру, потому что хочу знать, совпадает ли ваше мнение с моим. Вот моя игра, – заявил он, показывая бумагу, извлеченную им из кармана. – Это всего лишь объявление о побеге раба.

– Ха! Ха! Ха! Вот это да!

– Что за чушь? Ты действительно сумасшедший, Мартиньо.

– При чем здесь объявление о беглом рабе?..

– Разве ты стал судебным исполнителем или лесным капитаном?

Такие замечания вызвали у юношей откровения Мартиньо. Слушатели громко расхохотались, как бы желая заглушить оркестр.

– Не понимаю, почему вы так удивляетесь, – холодно заметил Мартиньо. – Ведь вы еще не видели этого большого, отдельно набранного объявления, пришедшего из Рио-де-Жанейро и распространенного по городу «Коммерческой газетой».

– Разве мы полицейские или судебные исполнители, чтобы забивать себе голову подобными объявлениями?

– Но посмотрите, какое оно любопытное, да и вознаграждение не позволяет им пренебрегать.

– Бедный Мартиньо, как глубоко сидит в тебе жадность к золоту, которая вынуждает тебя разыскивать беглых рабов в танцевальном зале! Разве здесь ты сможешь встретить беглецов?

– Ну! Кто знает? У меня есть основания полагать, что я встречу ее именно здесь, за что и получу мои пять тысчонок, которые, между нами говоря, будут мне сейчас весьма кстати, поскольку магазин моего компаньона последнее время приносит очень малые доходы.

Мартиньо назвал «магазином» маленький трактир, совладельцем которого он был. Произнося эти слова, он встал в дверях, ведущих в зал, и оттуда долго смотрел то на танцующих, то в объявление, которое держал в руках, как бы изучая и сопоставляя приметы.

– Какого дьявола ты торчишь там, Мартиньо? – воскликнул один из молодых людей, позабыв об игре, заинтересованный ужимками Мартиньо, который гримасничал, как клоун.

– Он сумасшедший, у меня нет ни малейшего сомнения, – заметил другой. – Искать беглого раба в танцевальном зале! Только этого еще не хватало! Если бы он разыскивал какую-нибудь принцессу, то наверняка направился бы в киломбо[13].

– Может, он смотрит на какого-нибудь лакея или служанку?

– Как мне кажется, ни один лакей и ни одна служанка там не появлялись, а он не сводит глаз с танцующих.

– Оставь его. Кроме того, что он жалкий коммерсант, он к тому же всегда был первостатейным мошенником.

– Это она! –