Где дом и дым глубин и алый - Александра Васильевна Зайцева

замечательно. Чёрная вода подхватывает, покачивает, и медленно, медленно, почти незаметно – падение, парение, невесомость – приближается дно.

Она не знала, сколько времени прошло. И не удивилась шёпоту голодной девочки:

– Не сиди на холодном, попу застудишь.

– Отстань.

– Ладно, сиди.

– Я и сижу.

– И я сижу.

– И ты застудишь.

– Нет, мне можно.

– Почему?

– Мне всё можно.

– Вообще всё?

– Угу.

– И я так хочу.

– Не хочешь.

– Откуда ты знаешь?

– От верблюда.

– Это был не настоящий верблюд.

– Как сказать.

– Честно скажи.

– Какой-то дурацкий у нас разговор.

– Это точно. Хорошо, что никто не слышит.

– Даже старик.

– Старик?

– Ну да. Он тоже здесь сидит.

Лена распахнула глаза и тут же зашипела, прикрыла их ладонью. Слишком ярко! Рядом хихикнула голодная девочка.

– Предупреждать надо, – обиделась Лена.

– Сейчас пройдёт.

Они сидели на земле в тени дома с арками, ярким свет показался из-за долгой темноты. Лена несколько раз моргнула, посмотрела наверх – голые тополиные ветки, рваные облака, кусочек крыши и серый кот на карнизе. Впереди пустой вечерний двор, ни души, только несколько воробьёв скачут в лужах, что оставила водовозка. Позади ствол дерева. По одну сторону голодная девочка, которая уже поднялась на ноги и отряхивала юбку, по другую – коричневый дед на стуле. Это от него слегка пахнет детской присыпкой и уксусом, от земли – прелыми листьями, от девочки… ничем.

– Как думаешь, что он видит? – спросила голодная девочка.

– Ворота? – предположила Лена.

Девочка несколько раз махнула рукой перед широко открытыми глазами старика. Никакой реакции.

– Нет, не ворота.

– Он слепой?

– Спит.

– Значит, он видит сны.

Голодная девочка снисходительно улыбнулась.

Лена уже привыкла, что двери в этом доме открываются куда сами захотят. Или куда захочет голодная девочка. Но всё же никак не ожидала нырнуть в подвальную дощатую дверку и очутиться посреди кладбища. Голодная девочка сказала, что оно старое, так и называется, хотя это неверно. И оно – не оно, а они. Кладбища. Вон там купеческие склепы, да, те домики с остроконечными крышами, словно сплетённые из железных прутьев. А там татарские кирпичные мавзолеи. Похоже на маленький средневековый город, да? Это серые мраморные плиты с еврейского кладбища и чёрные с золотом – с армянского. Их перенесли сюда, когда неумные люди начали разорять могилы, думали найти в гробах украшения и прочие ценности. Ну и статуи ангелов, гранитные стелы, кресты, как положено.

Лена не сразу заметила, что держит голодную девочку за руку, они и вошли сюда вот так – сцепившись ладонями. Так и брели теперь по асфальтовой дорожке. Лена не стала отнимать руку, зачем? Глазела по сторонам, слушала девочку: здесь доктор, который не пережил последнюю эпидемию тифа, этот усатый сдал городской гарнизон большевикам, а тот священник – батюшка – он с тяжёлым ранением вышел из окружения в войну, считается святым, а вон там – Мария, видишь, сколько цветов и мягких игрушек за оградой, говорят, что она помогает бесплодным женщинам.

– Стой! А там? – Далеко впереди показался человек. Ну как человек – тёмная риска на дороге, но Лена не сомневалась, что это – человек.

– Увидишь. Он нас подождёт.

Они не торопились, девочка рассказывала дальше, а Лена отмечала маленькие нежные листочки на ветках, жёлтые головки одуванчиков в высокой траве, розоватую дымку вокруг кустов за склепами. И вдруг – маки. Трепещут и мнутся на лёгком ветру, словно лепестки их – тонкая красная бумага.

– Не понимаю, – пробормотала Лена.

– Что?

– Здесь – весна?

– Ну да.

– Но как же…

– Просто весна. Пойдём.

Она ускорила шаг, потянула Лену к громадному памятнику с множеством табличек – имена, имена, имена. Лена много раз видела похожие, это для погибших в Великой Отечественной.

– Так и есть, – подтвердила девочка, – а теперь посмотри туда.

Внизу, по другую сторону от дорожки, будто котлован. Холерная яма. Сначала была для больных, бездомных, сумасшедших. А сейчас вот. Чёрные кресты. Высокие, тонкие, без украшений, только строгие чёткие линии перекладин. И маки, море маков. Чёрные кресты в алом поле.

– Это тоже после той войны, – сказала голодная девочка и повела Лену вниз, к румынским, венгерским, итальянским и немецким военнопленным. Сказала ещё: – Разве могли они представить, что окажутся здесь. И не знали об этом месте, не сумели бы найти на карте. Но невозможное случается.

А Лена прочитала на цоколе самого высокого креста: «Помните о них и о жертвах всех войн».

– Печально, – сказала она.

– Мы никому не отказываем, принимаем всех, – ответила голодная девочка.

– Ты о чём?

Но она лишь нетерпеливо тряхнула волосами, и снова: «Пойдём, пойдём».

Тёмный росчерк на дороге и правда оказался человеком. Он сидел на стуле, на стуле с прямой спинкой. Неподвижный, будто ещё одна статуя. Его безучастное лицо было обращено к маленькой часовне.

– Коричневый дед! – узнала старика Лена. – Ой, я не хотела, как-то грубо прозвучало, простите.

– Теперь ты знаешь, что он видит, – сказала голодная девочка, не обращая внимания на её лепет.

– Видит всегда? Всегда, когда сидит и спит во дворе?

– Может, и не всегда, но сейчас – да.

– То есть мы… получается, что мы…

– У него в голове? Не совсем, но можешь считать, что в голове, так проще понять. Мы в его мире. В его собственном мире, который внутри дома.

– Нет! – выдохнула Лена.

– Да.

Лена стояла столбом, смотрела на спину старика и не могла поверить. За последние дни она всякое повидала, но это! Да ну, дичь какая! Быть внутри человека? Даже у фантазий и галлюцинаций есть предел.

Пора это прекращать. Похоже на тупость, но если себя ущипнуть, или поцарапать, или укусить за палец, или…

– Ну хватит, – усмехнулась девочка. – Не хочешь поздороваться?

– С ним? А можно?

Ладно, раз это безумие продолжается, почему бы и нет. Лена опасливо обошла старика, заглянула в его ясные серо-голубые глаза и громко, чуть ли не по слогам сказала «здравствуйте!».

– Здравствуйте, – сипло отозвался старик.

Его бледные тонкие губы медленно изогнулись в улыбке. В такой беззащитной и благодарной улыбке, что Лена тоже заулыбалась, безотчётно, радостно. Ей почему-то стало очень хорошо. Словно в недавнем кафельном коридоре разом вспыхнули все лампочки, запертая дверь отворилась, а за ней оказался очень важный для Лены человек. И она шагнула к нему, а он обнял её, и стало легко, и тепло, и мягко.

– Как поживаете? – спросил старик.

– Хорошо, спасибо, – ещё шире улыбнулась Лена. – А вы?

– И я пока поживаю. Хорошо.

А липованка Тася говорила, что отец её проклинает. Но это не так, не так. Вот бы сказать ей, вот бы объяснить.

– Не надо, –