Где дом и дым глубин и алый - Александра Васильевна Зайцева

надо объяснять. Дым – это дым. А дом – это дом. Есть временные жильцы, например студент из Марокко, который снимает квартиру на втором этаже, или многодетная семья с первого, или толстуха с собачкой. Они живут с обычной лицевой стороны. Ну, с фасадной. А есть мы – постоянные. Мы можем быть снаружи, но при этом и внутри, в глубине дома, понимаешь?

– Смутно.

– Но понимаешь?

– Да, наверное, но всё равно не до конца.

– Когда вы приехали, стояли посерёдке двора, помнишь? В центре. Там, откуда видно и фасад, и глубину. А потом Руза вас пригласила. Она из постоянных, поэтому вы тоже теперь с внутренней стороны, и, если придут чужие, они вас не найдут. Дом вас спрячет. Он умеет скрывать или наоборот – раскрываться. Те постоянные, кто его сохраняют, тоже разное могут. Они присматривают за домом, за какой-то его комнатой, а дом присматривает за ними.

– Значит, я правильно почувствовала? Дом живой?

– Ну нет. Не в том смысле. Но он… чёрт. Слишком сложно… Он как множество коридоров, из которых можно выйти в любое место и время. Получается, у него есть внешняя сторона, есть внутреннее пространство и есть изнанка. Хотя это слишком плоско, на самом деле границ нет, но как это словами объяснить, не представляю.

Он тщательно загасил окурок об вертикальную балку, затоптал упавший в пыль ярко-красный уголёк и снова сел на ящик. Разглядеть выражение его лица Лена не могла, только угадывала очертания головы и ссутуленных плеч. Стало совсем темно.

– А почему он такой? – спросила она. – Этот дом? Почему?

– Без понятия, – неохотно признался Ваня. – Вот такой особенный. Или они все такие, мы ведь не знаем. А вообще, какая разница. Ты ведь не задумываешься, почему деревья растут вверх, а земля твёрдая. Почему у тебя две руки, а не четыре. Их просто две.

Они замолчали. Надолго. Лена уже решила, что Ваня больше ничего не скажет, когда он будто подумал вслух:

– Гораздо интереснее, почему она водит тебя по дому. Зачем?

– Кто?

– Хозяйка. Как ты её называешь? Голодная девочка.

– Да. Голодная. Это Диник придумал. Она тоже тут живёт?

– Вроде того. Тут. Там. Везде. И ей что-то нужно.

– От меня? – удивилась Лена. – Но у меня ничего нет. Совсем ничего, только пара свитеров и сменные джинсы. Хотя, если Диник прав и девочка что-то вроде упыря, она может считать меня едой.

Ваня только усмехнулся на это. Еда голодной девочке точно не нужна.

Это тётя Руза – упырь, самый настоящий. А Лена – наивная дурочка. На что она рассчитывала, с какой стати Рузе проявлять гуманизм? Наверняка она и слова такого не знает.

Лена очень постаралась не шуметь, даже сумела не щёлкнуть замком. Оглядела прихожую, отметила, что обуви Диника и Марины нет, вздохнула с облегчением. Только рано обрадовалась.

– Иди-ка сюда, – вкрадчиво позвала тётка из кухни.

Может, убежать? Пересидеть во дворе, пока не придёт Марина? Кроссовки Лена уже сняла, ну и чёрт с ними, в носках тоже нормально.

– Иди-иди. Ты же у нас бесстрашная, никого и ничего не боишься. Или я – исключение? – промурлыкала тётка.

– Куртку снимаю, – буркнула Лена.

– Свет включи, быстрее вешалку найдёшь.

Лена плелась на кухню, как бывает в страшных снах, – ноги вязнут, не хотят отрываться от пола, каждый шаг выматывает хуже стометровки. Но дотащила себя, встала в дверном проёме.

– Не стесняйся, – поманила её Руза. – Присаживайся. Кофе тебе сварю.

– Нет, спасибо, я не буду. Кофе не пью.

– Этот пьёшь, – в тёткином голосе зазвенело железо. – А ну за стол!

И словно неведомая сила схватила Лену за ворот, швырнула на табурет. А тётка снова отвернулась к плите и:

– Арабский кофе, чистая смола, мне из Ирана передали. Гущи на полчашки. Если хочешь, посмотрю на тебя по гуще. Хотя кофе, камни и карты – это же только для вида. Я и без того про каждого знаю. Но людям надо что-то в руках подержать, им так спокойнее. Верят в осадок на дне и в картинки на картонках, даже не замечают, что карты рубашками вверх бросаю.

«Глаза завязаны, но ноги свободны. Значит, путь открыт, только увидеть не можешь». Вон оно что! Ну конечно! Лена смотрела на тётку и наливалась отвращением. Вот тебе и королева-благодетельница, или кого она там изображала, заставляя Лену чувствовать себя безродной дворняжкой. И ведь Лена поверила, что её одаривают милостью, что надо быть благодарной и терпеть. Что тётка хоть и склочная, но есть за ней мудрость и сила. Мудрость? У низкопробной гадалки вроде немытых вокзальных прилипал? Вроде лживых баб с паршивых сайтов? И она – она! – считает себя вправе унижать Лену, брезгливо коситься на Марину и шпынять Диника! Да, она их приютила, но не по душевной доброте, дом заставил. Плевать ей на них. И вообще на всех.

– Вон оно что, – глухо сказала Лена, – вы мошенница. А я-то думала! А вы обыкновенный кровосос, типа клопа. На чужом горе наживаетесь.

Тётка не ответила, даже не обернулась. Подхватила с конфорки закопчённую пузатую турку, шумно, с удовольствием потянула носом горький аромат и начала лить шипящий кофе в маленькую чашку. Аккуратно, тонкой струйкой. Лена почему-то не сомневалась, что тётка улыбается. И упрямо повторила:

– Мошенница. Вы все такие.

Марина выжидала, а когда наступал подходящий момент и от папы не пахло, заговаривала о лечении. Он не спорил, обещал. Потом, скоро. Или не обещал, ссылался на больную голову, просил тишины и покоя. Марина отступала, но не сдавалась, ведь капля камень точит, правда? Нет, не правда. Она снова заводила беседы о лечении, папа всё больше мрачнел, увиливал и вдруг раскричался, что пусть она сама лечится, а ему никто не поможет. Только Вероника Анатольевна. Она всех насквозь видит, и папа не виноват, потому что ему вредят завистники. Он не болен, он проклят. Но это можно исправить, Вероника Анатольевна умеет, она уже многим помогла, у неё на сайте сотни отзывов. Смотри, видишь? Вот, вот, читай! Убедилась? Скоро всё изменится. Ты сильно удивишься. Вы все. А я посмеюсь последним. Я буду очень громко смеяться!

Лена с трудом глотала густую горячую бурду, обжигалась, морщилась, но цедила крошечными глотками. Действительно смола, самое то, чтобы варить в аду грешников. Нос заложило, глаза слезились, но не пить Лена не могла. Ею руководили, заставляли, не было у неё собственной воли и сил сопротивляться. А тётка сидела напротив, подперев кулаком подбородок, и неотрывно смотрела на Лену. Блестящими чёрными глазами, один в один цвет мерзкого кофе. «Господи, когда оно