Пять времен года - Авраам Б. Иегошуа

его жену, с которой встречалась на каких-то курсах усовершенствования в университете, и заговорила о ней с такой искренней и теплой симпатией, что Молхо даже разволновался, — она, разумеется, знала и о том, как преданно он ухаживал за женой, когда она заболела, и что та умерла дома, и припомнила в этой связи знакомые ей аналогичные случаи, в Хайфе и других местах, и оказалось, что некоторые из этих случаев Молхо знал тоже. Один из шуринов спросил его мнение о последнем концерте, где он заприметил Молхо, — сам он, как выяснилось, был настроен весьма критично, особенно по отношению к солистам, которые, по его утверждению, сильно фальшивили и даже опускали целые куски. Молхо был потрясен — ему и в голову не приходило, что музыканты могут пропускать ноты на публичном концерте и к тому же в таком известном произведении, неужто и здесь возможен обман?! — возмутился он. Разговор оживился, посыпались названия оркестров и имена дирижеров, европейских хоров и солистов, присутствующие проявляли незаурядную осведомленность, чувствовалось, что они хорошо знают музыкальный мир. Молхо с изумлением понял, как много они путешествовали, — они упоминали множество ресторанов и гостиниц, но главным образом все же концерты и оперы — не было, казалось, такого оперного зала, где бы они ни бывали, даже в Восточной Европе. К его удивлению, они, видимо, считали его знатоком, потому что вдавались в тончайшие детали. Он слушал с интересом, но заметил, что стоило ему что-то сказать или задать какой-нибудь вопрос, как тут же воцарялась тишина, как будто всем было крайне важно в точности узнать его мнение и правильно отреагировать на него. Он признался, что впервые выехал из Страны всего двадцать лет назад. «Я из потомственных сефардов, пятое поколение в стране, и Европа все еще чужда нам». Упоминание о пятом поколении очень возбудило всех, это означает, что он уже выполнил норму пребывания в Израиле, пошутил кто-то, ему уже можно отсюда уезжать. И все засмеялись. Он понял, что ее родичи взяли на себя ответственность развлекать гостя разговорами, а на ее долю оставили приготовление чая и легких закусок, покончив с которыми она опустилась на лежавшую на полу большую кожаную подушку и улеглась перед камином, как большой разумный домашний пес. В основном она слушала, но, когда вмешивалась в разговор, ее замечания тотчас встречались с полным одобрением — у нее, несомненно, был острый и живой ум, и Молхо никак не мог понять, чем же он привлек ее внимание: просто ли тем, что выглядел довольно интересным мужчиной, с этими своими курчавыми седыми волосами и темными глазами, или тем, что посещал концерты и ее компания сочла, что он разбирается в музыке? Как бы между прочим, обращаясь не то к другим, не то к нему, она сообщила, что в следующем месяце отправляется на конференцию юристов в Германию, и Молхо вдруг остро позавидовал ей, к тому же его опять задело, что эта женщина на целых три ступени выше его по служебной лестнице: работники его уровня никогда не удостаивались поездки за границу на государственный счет, с горечью сказал он. «Мы тоже никогда не удостаивались, — шутливо пожаловались ее родственники, — а ее вот уже третий раз посылают за счет налогоплательщиков», — и посмотрели на нее с дружелюбной симпатией: как это ей удается всякий раз убедить государство платить за нее? Молхо тут же спросили, когда он в последний раз был в Германии, и он признался, что никогда там не был. И хотя его покойная жена родилась в Берлине и прожила в этом городе несколько лет и им обеим — ей и ее матери — только в самый последний момент перед войной удалось бежать оттуда, после того как ее отец, детский врач, покончил самоубийством, она наотрез отказывалась возвращаться туда, у нее это был принцип. Они несколько раз побывали в Европе, в основном в Париже, где жила ее любимая двоюродная сестра, но никогда не были в Германии.

Он вдруг почувствовал резкую боль в животе, — видно, выпитая только что чашка чая слишком быстро завершила свой естественный путь. Тем не менее он хотел дотерпеть, пока кто-нибудь другой первым отправится в туалет, чтобы иметь основание последовать его примеру. Последние слова Молхо заставили всех на миг тактично замолчать. Принципиальная позиция покойной вызвала у них симпатию, ее вполне можно понять, хотя их собственная позиция, разумеется, несколько иная, — впрочем, сейчас он наверно сможет съездить туда один, хотя бы послушать музыку, раз он такой любитель. Париж — это, конечно, Париж, но в музыкальном отношении ничто не может сравниться с Германией, а кстати — в последнее время появились специальные «оперные рейсы», которые включают цену входного билета, в Европе они нарасхват, там у них опера опять вошла в моду. «И такие рейсы есть из всех городов Европы?» — спросил он. «Да, разумеется», — ответили ему. «И из Парижа тоже?» Конечно, а почему он спрашивает? «Потому что я как раз хотел отправиться вскоре в Париж», — сказал Молхо, хотя эта идея пришла ему в голову только сейчас. Когда именно? Видно было, что они заинтересовались. Он еще не решил окончательно, сказал Молхо, возможно, в следующем месяце, возможно, немного позже — ему страшновато ехать зимой. Да ерунда это, чего тут бояться, вся прелесть Европы — это ее зима, а кстати — какая туристическая компания его обслуживает? Он назвал свое агентство — они кивнули, да, они, конечно, знают эту фирму, — и тогда он спросил не без задней мысли: «Надеюсь, вы ее знаете с хорошей стороны?» — полагая, что они тут же примутся ее ругать, но ему ответили, понимающе улыбнувшись, что им не стоит задавать такие вопросы, они не могут быть объективны. «Но все-таки?» — допытывался он. Ну, если он так уж настаивает, это, конечно, вполне приличная компания, но очень уж простая, такому человеку, как он, в его возрасте, уже положено что-нибудь более изысканное. Он дружелюбно посмотрел на них: они явно были готовы сами взяться за его обслуживание, услышь от него хотя бы какой-нибудь намек, — но он промолчал. Хозяйка со своей подушки одарила его теплой улыбкой, и он отозвался, похвалив ее дом. «У вас тут хорошо!» — сказал он и легко поднялся с кресла, словно бы уже почувствовав себя совершенно свободно, а в действительности сознавая, что ему необходимо немедленно опустошить мочевой пузырь, но для вежливости задержался, словно бы привлеченный игрой огня в камине, наклонился над ним и сказал: «Какое великолепное пламя!