Америго - Арт Мифо

потом ей понравилось знать наверняка, сколько видов у гвоздики и всяких других лесных чудес, и сколько у них бывает лепестков и отростков, и многое-многое другое, и она долго благодарила его и просила научить ее «всем-всем» числам. Дошло до того, что она наловчилась выполнять с ними разные действия, да еще в уме, чем вызвала немалое удивление Уильяма. «Вот бы я мог так! – думал он с восторгом и завистью. – Что сказал бы на это учитель?»

Элли давно перечитала все детские книги, какие имелись у ее друга, но это ее не огорчало: ведь ей самой всегда находилось что показать и рассказать Уильяму. Когда она однажды привела его на земляничную поляну, он сказал с набитым ягодой ртом:

– Мама еае иф нее жем. Фкушн! И пешо пихохи. Я поом попвобуу пхынефы.

– Из ягоды? – поразилась Элли. – А где она ее берет? Разве твоя мама бывает в Лесу?

– Нет, конечно, не в Лесу, – хохотнул Уильям. – У нас есть такие штуки, называются оранжереи. Из стекла…

– Что такое стекло? – тут же спросила девочка смущенно. – Я забыла.

– Что-то вроде волшебного льда, – ответил он. – Я как-нибудь покажу тебе такую штуковину. Вот. В этих оранжереях растут всякие там… еда. Овощи, фрукты. И клуб… и земляника тоже. Только мы не заходим туда, потому что всю землянику собирают за нас и складывают в тележки.

– Тележки?

– Это вроде такого тайника, который возят с собой.

– Здорово! – сказала Элли. – Но скучно. А какие еще у вас есть… штуковины? Расскажи!

Уильяму ничего не оставалось, как попробовать описать палубный быт своими словами. Начал он с обстановки родительского апартамента. Изумрудные глаза расширялись от удивления и восхищения, сужались в недоверии и недоумении, быстро-быстро хлопали от нетерпения; когда он на минуту умолк, чтобы перевести дух, глаза сомкнулись в раздумье. Многие из этих вещей уже были известны ей из книг, но Уильям, который очень боялся заставить ее скучать, далеко не всегда рассказывал о них подробно.

– И все же это – ерунда, – сказала она, поразмыслив. – Без всего этого можно обойтись. Правда, я бы посмотрела на ваши матрацы… А живут ли у вас звери и птицы?

– Нет, зверей нет, – покачал головой Уильям. – Звери только в книгах, но там их не очень много. Может, потом я смогу найти новых…

– Потом?

– Ага. Когда поступлю на какую-нибудь службу и смогу покупать новые книги.

– Покупать?

– Да, менять кораблеоны…

– А это что?

Уильям долго пытался объяснить, но Элли понять не хотела – или, наверное, не могла. Он подумал – раз в Парке Америго никто никогда не предлагал ей обменять что-нибудь на кораблеоны, то она и не должна этого понимать. Но Элли, прежде чем он окончательно сдался, вдруг захихикала.

– Мне все ясно, – заявила она. – Я бы отдала много кораблеонов за те картинки, как ты их называешь, они очень милые, – заметила она. – Как они делаются?

Уильям на это сказал, что он, если сумеет, принесет ей свои карандаши и покажет.

Занятия в Школе постепенно усложнялись.

В четвертом году рисование было прекращено. Учитель объявил, что будет теперь преподавать новые науки – символогию, риторику и высокую литературу. Преподавание начиналось в главной аудитории: после речи о Заветах учитель доставал книгу, взятую из «Научных Изданий», и зачитывал текст, держа ее на весу левой рукой. Правой рукой он в это время выделывал свои обычные жесты (хотя в них, пожалуй, уже не было большой нужды: дети увлекались скорее его словами, нежели движениями).

На занятии символогией говорили, разумеется, о символах – знаках, картинах, статуях, словесных выражениях и прочем. Каждый ученик должен был хорошо запомнить, как все эти вещи связаны с текстами Заветов. При этом многие символы требовали подробного разъяснения.

– Учитель! – кричал кто-то с задней скамьи. – Сплоченность выражается горстью камней? Но отчего Создатели считают нас за камни?

– Не смущайтесь, герр Шефер, и вы, остальные мои друзья, – отвечал учитель. – Если даже творцам будет угодно обратить нас в камни, мы познаем величайшее блаженство, один вид Америго превзойдет все наше смиренное существование здесь, на Корабле!

От таких обещаний все же дурно пахло, и учитель спешил добавить:

– Символика этих гладких камней, однако, заключается не в том, что мы должны сравнивать себя с камнями, а в том, что мы должны сгладить в себе праздные наклонности, как воды сглаживают острия камней на прибрежьях острова высших Благ, что ни один из нас не способен стать равным Создателям, ни один из нас не отступит с пути, намеченного творцами, – в этом есть сплоченность и любовь!

Вот что он говорил о других символах:

– Заветы призывают нас к послушанию, какое мы воспитываем в себе с детства – мы должны слушать Господ, которые мудро говорят устами творцов. Вот символ – Господин в голубых одеждах, что символизируют небо и Создателей;

Заветы призывают нас к труду, приближающему нас к острову высших Благ. Вот символ – рабочий в зеленых одеждах, что символизируют жизнь и природу острова Америго;

Заветы призывают нас делиться плодами своего труда, ибо за это воздастся нашим семьям. Вот символ – собственник в красных одеждах, что символизируют плоды земли, питающей жизнь и природу острова Америго…

В эти минуты каждый ученик, независимо от того, к какой группе он принадлежал, испытывал нечто похожее на гордость.

Наговорившись о символах, приступали к изучению риторики. Эта наука мало чем отличалась от обычного чтения; все нужные тексты содержались в Книге Заветов, а в качестве приглашенных слушателей выступали услужливые просветители. Ученики в порядке очереди выходили на всеобщее обозрение и прочитывали наставительные тексты, исполненные красоты выражения. В конце занятия читали все вместе нестройным хором. Задачей этой науки, по мнению учителя, было «донести мудрость писаний до наших сердец, возжечь в них тысячелетнюю любовь к Создателям и возбудить стремление к сплоченности».

Высокую литературу изучали в рисовальной аудитории, где на столах детей дожидались массивные книги для взрослых, из числа тех, что обычно покоились на домашних полках. Ученики читали вслух по очереди, по одной главе, а учитель время от времени прерывал их для обстоятельного толкования.

– Сила высокой литературы, – говорил он, – в искусном отражении человеческих пороков и пагубного влияния праздностей. Вменив Создателям в вину скоропостижное отбытие матери, герой разбивает статуэтку творца, и это указывает на зарождение в нем праздного сомнения… Однако же портрет на стене – Глава палубы в голубом – остается нетронутым, и это говорит о том, что герой еще не обречен на вечные муки, но способен заслужить прощение послушанием… Задернутые синие занавески в его апартаменте означают… что же они означают, фрейлейн Клюзе?

Высокая золотоволосая девочка