Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

серая шкура была сверху настолько гладкой, что казалась выбритой. Она более походила на ткань, да и пятно имело человеческие очертания. Возможно, бродяга нашел себе убежище. Чем-то потревоженный, он поднялся на ноги, обернулся, как бы боясь быть узнанным. Ткань его одежды была хорошей и благородной шерсти. Какая загадка таилась в том, что человек предпочел убежище в камышах дому, полному удобств? Если бы я смог ответить на этот вопрос, то сумел бы и объяснить собственное желание уединиться в камыше. Спина человека, которого я видел в нескольких метрах от себя, вызывала у меня странные ощущения. Было нечто, что заставляло меня думать о Феллини. Я начал разглядывать округлые очертания под тканью, которая почти скрывала шею и делала массивным тело. Более того, этот тип ткани был очень похож на те, которые он предпочитал. «Это ты, Федерико?» — спрашиваю тихим голосом, пользуясь правом дружбы и полного взаимопонимания. Тогда он оборачивается и обнимает меня. «Отчего ты пришел отдыхать сюда?» «Я здесь оказался случайно, в эти дни я прячусь где придется. Приехал с группой русских туристов и захотел взглянуть на Римини… на то, что считают моей могилой». «Отчего с русскими?» «Вот уже три года как я живу в Москве и готовлю фильм, который хочу сделать. Живу на окраине, меня никто не узнал… говорю по-английски и представился австралийцем. В квартире, которую я снял, жила старая актриса: две комнаты, полные раздутых подушек и множества маленьких пудрениц с пуховками. Ночью, лежа в постели, смотрю и вижу за стеклами окна белизну снега, свет от которого заполняет комнату, смягчая очертания мебели и предметов, Я все же был рад, когда узнал, что многие горевали от того, что поверили в мой окончательный уход. А здесь я никому не доверяюсь, и все принимают меня за скрытного и загадочного иностранца». «В общем тебе хорошо и ты работаешь». «Ты ведь знаешь, что до работы над фильмом „И корабль плывет“ мы хотели написать что-то о большом параде карабинеров на лошадях в парадной форме. В России я снова вернулся к этой теме. Но теперь это будет парад армии Буденного в 1925 году на Красной площади». Видя, что я слушаю его невнимательно, он начинает рассказывать очень подробно: «Сначала проходят всадники и сразу же за ними вся конная армия, по двадцать всадников в каждом строю, одетые в форму с красными полосками на груди. С гордо поднятой головой и с огнем в глазах, на тренированных лошадях, гарцующих в едином ритме. Это настоящий танец. Принимает парад сам Буденный на персидском скакуне перед деревянными трибунами, забитыми публикой и высокими представителями власти, отягощенными орденами. Как вдруг одна лошадь поскользнулась и падает, увлекая за собой на землю всадника. За ним другая, и еще, и еще — всеобщая свалка, месиво из ног, тел, голов, знамен, шашек и навоза по всей площади. Бесполезная борьба за восстановление порядка, напрасные усилия. Лошадиные крупы, стряхивающие с себя пену, отчаянные усилия подняться, плоть, взрывающаяся экскрементами, всадники, влекомые по земле поводьями, теряющие порванную одежду и сапоги. Крики, катящиеся по снегу, к ногам маршала Буденного, шапки. Спускаются сумерки, но на площади продолжается отчаянная борьба людей и лошадей за потерянное равновесие. Иногда луч света выхватывает из общего месива отчаявшиеся морды животных, запутавшиеся в стременах ноги солдат. Но вот, в этой куче борющихся тел, появляются и отдельные части разбитых статуй, катятся несколько лиц Сталина (возможно, лишь его рука, держащая трубку), падают буквы слов, слагающие коммунистические лозунги на домах, изображения серпа и молота. В общем, все те символы, которые держались до сих пор, мешаются с участниками этого падения. На белом коне маршал Буденный оплакивает свое полное поражение». Федерико умолкает и ждет моего ответа. «Замечательно, — говорю, — вижу, что ты как всегда не равнодушен к крушению миров». «Мы ведь на стороне тех, кто теряет». Он опять замолчал, потом помахал мне рукой на прощание. «Только не рассказывай никому, что ты меня встретил». На его руке я заметил опять множество веснушек табачного цвета, которые однажды мы с ним пересчитывали: их было около тридцати. Он осторожно выбирается из камыша и растворяется в пыльном свете.

Брожу между большими и темными домами окраины. Район, где ночь дышит влажным и грязным воздухом и свет растворяется в нем, как растекаются тухлые яйца, разбившиеся о стекла окон. Я иду вдоль редких деревьев бульваров, где каркающие вороны сбивают с ветвей снежную пыль. Вчера вечером за мной увязался пьяный юноша. Ускоряю шаг, но лед мешает этому. Добегаю до двери, однако незнакомец не позволяет войти в нее. Вытаскивает из кармана сверток и начинает осторожно разворачивать его. Я воображаю себе, что это нож и начинаю кричать. Мой голос сливается с карканьем ворон. Незнакомец подносит к самому носу развернутый кулек, чувствую сильный запах салями. Говорит мне дружеским тоном: «Очень вкусно. Беги и бери ее в магазине, пока не кончилась. Стоит недорого». И удаляется. А я остаюсь со своим страхом, от которого сделались ватными ноги, и он постепенно оставляет меня.

Когда возникнет подозренье

В том, что умираешь ты —

В карман коробку спичек положи,

Ведь ночь длиннее дня настанет.

ИЮЛЬ

Раскаленное солнце упало на землю

4

ЧЕТВЕРГ

Наш пароход отплыл из порта Одессы в 8 часов вечера. Я снова увидел лестницу, которую Эйзенштейн использовал в фильме «Броненосец Потемкин». Она еще виднелась на какое-то время среди подъемных кранов с опущенными плечами в воды гавани. Одесса произвела на меня впечатление своей пыльной веселостью. Буду помнить высокий виноград, который вьется по стенам и несет неровную тень на выступающие балкончики зданий начала девятнадцатого века. Есть что-то не совсем элегантное в маленьких дворцах, отягощенных украшениями и покрашенных в инфантильные и вызывающие тона. Редкие вещи действительно достойны внимания, как Дворец Оперы или покинутая гостиница «Большая Москва», однако меня очаровали сами фасады, испачканные временем. Но более всего завораживает волшебство одесских дворов, где гнездятся маленькие подобия неаполитанского мира. Часто столетние деревья держат немного подвешенным солнце и тогда коты и старики сидят в тени и смотрят на развешанное на веревках белье для просушки. Я не мог оторвать взгляда от балкончика, огороженного светлым деревом, который выступал в центре огромной кирпичной стены. Я мысленно в нем поселился, чтобы наблюдать сверху тайны проходящей перед глазами жизни. Первый совет, который хочется дать властям, мог бы быть совет о тщательной реставрации домов. Но тотчас же я раскаиваюсь в этой