История одного пробуждения - Зоар Лео Пальфи

Элиас медленно опустился на пол, не отрывая взгляда от портрета. Ноги его словно подкосились. Он почувствовал внезапную слабость, как после долгой болезни. Впервые за долгое время, этот дом, это убежище, показался ему не крепостью, а склепом, где он добровольно похоронил себя заживо. И теперь, спустя десять лет, что-то начало дышать в этом склепе, что-то, что было гораздо живее, чем он сам.

Мысли метались в голове, словно пойманные птицы. «Рассвет». Это слово из письма. Он попытался связать его с образом Анны, с предательством, но смысл ускользал. Что за рассвет может быть после такой беспросветной ночи? Что может взойти после того, как его мир был разрушен до основания?

Он закрыл глаза. Воспоминания нахлынули с новой силой, теперь уже не просто как обрывки, а как связный, мучительный фильм. Он видел себя молодым, полным сил и амбиций. Свои руки, уверенно ведущие кисть по холсту. Каждый мазок – это воплощение идеи, каждая линия – эмоция. Он помнил запах красок, звук растворителя, шуршание холста под кистью. Это была его стихия, его воздух. Он был рождён, чтобы рисовать. И Анна была рядом.

Их встреча была как удар молнии. Он, тогда ещё малоизвестный художник, выставлявшийся в крошечной галерее на окраине города. Она – студентка искусствоведческого факультета, яркая, умная, с глазами, полными огня. Она сразу увидела в нём то, что не видели другие. Не просто талант, а нечто большее – провидение, способность передавать на холсте саму суть человеческой души.

«Элиас, ты гений, – шептала она ему, её дыхание щекотало его ухо, когда они сидели до рассвета в его тогдашней маленькой мастерской, – ты изменишь мир искусства. Я это знаю. Я чувствую это».

Её вера была его топливом. Её энергия – его двигателем. Она взяла на себя всё: поиск галерей, переговоры, продвижение. Он просто рисовал. Он творил, а она создавала для него пространство для творчества. Она была его голосом, его щитом от сурового мира бизнеса. Он ей полностью доверял. Доверял больше, чем себе. Это было тотальное, слепое доверие человека, поглощённого своим искусством, человеку, который, как он думал, понимает его лучше всех.

Но была одна тень, которую он тогда не замечал. Или не хотел замечать. Анна всегда была невероятно амбициозна. Это он ценил в ней, считая её стремление к успеху частью их общего пути. Она хотела не просто известности для него, а безусловного, неоспоримого величия. И он, в своём творческом угаре, не осознавал, насколько это желание может стать извращённым.

Он вспомнил их последний разговор, тот, который произошёл за неделю до выставки. Они сидели в кафе, залитом солнечным светом. Анна выглядела необычно взволнованной. «Элиас, мне поступило невероятное предложение, – сказала она, её глаза бегали по сторонам, – От Фонда „Абсолют“. Они готовы вложить миллионы в твоё имя. Сделать тебя самым влиятельным художником современности. Но… есть одно условие». Он тогда отмахнулся. «Условия всегда есть, Анна. Что за условие?» «Они хотят эксклюзив. Полный. Все твои работы, нынешние и будущие, должны будут принадлежать только им. Никаких выставок, никаких продаж другим. Только они будут решать, как и где показывать твои картины. По сути, ты будешь творить для них». Элиас тогда рассмеялся. «Бред! Я не смогу так работать. Я не их собственность. Моё искусство – это моя свобода. Это моё дыхание. Откажи им, Анна. Скажи, что мы идём своим путём». Анна тогда лишь слабо улыбнулась. «Конечно, Элиас. Как скажешь». Его тогда не насторожило её странное спокойствие. Его ослепляла предвкушение выставки, его эго было раздуто до небес. Он даже представить не мог, что она уже приняла своё решение, что уже продала его.

И вот, он сидит здесь, десять лет спустя, перед этим проклятым портретом, и осознаёт, что эта улыбка была не согласием, а предвкушением собственного триумфа. Триумфа, построенного на его руинах.

Горечь снова заполнила рот, но к ней примешалось что-то ещё. Непонимание. Зачем? Зачем она так поступила? Ради денег? Ради власти? Или ради чего-то ещё, что он до сих пор не мог осознать? Она знала, как сильно он ценит свободу творчества. Она знала, что для него это равносильно лишению дыхания. И всё равно сделала это.

Внезапно взгляд Элиаса упал на небольшой, почти незаметный блик в глазах Анны на портрете. Он прищурился. Там, в глубине её зрачка, был крошечный, еле уловимый отсвет. Не просто свет, а что-то вроде… отражения. Он медленно встал, подошёл ближе. Это было странно. Казалось, что этот отсвет был не просто бликом, а чем-то, что появилось там уже после того, как картина была завершена. Или же он просто никогда раньше не обращал на него внимания, поглощённый общим образом.

Он наклонился ближе, почти касаясь носом холста. Отсвет был настолько мал, что едва различался. Но чем дольше он смотрел, тем яснее становилось, что это не случайный блик. Это было… отражение чего-то. Чего-то, что было рядом с Анной в тот момент, когда он писал её.

Он закрыл глаза, пытаясь воспроизвести в памяти тот день, когда он работал над этим портретом. Они были в его старой мастерской. Солнце светило из большого окна. Анна сидела в кресле. Он помнил каждую деталь её лица, каждое движение её ресниц. Но что могло быть в её глазах?

Потом Элиас вспомнил. Напротив неё, на другом конце комнаты, стояло большое, старинное зеркало в резной раме, которое он использовал, чтобы видеть всю картину в целом, делать быстрые оценки издалека. Зеркало, которое он позже продал, когда распродавал остатки своей прошлой жизни. Значит, то, что он видел в её глазах, было отражением этого зеркала? Но почему оно казалось таким странным? Таким… неправильным?

Он отступил. Снова взглянул на портрет. И тут его осенило. Если это отражение зеркала, то что оно должно отражать? Комнату. Мастерскую. Но то, что он видел в зрачке Анны, было лишь крошечной точкой света. Возможно, это просто была какая-то аберрация? Или игра света и тени?

Но что-то внутри него отказывалось принимать это объяснение. Интуиция, его старая, заржавевшая интуиция художника, которая всегда вела его к истине в искусстве, шептала: «Присмотрись внимательнее. Там что-то есть».

Внезапно, ему пришла в голову сумасшедшая мысль. А что, если это не просто отражение комнаты? Что если это отражение чего-то внутри зеркала? Или отражение того, что было за зеркалом, в момент, когда Анна позировала? Это было абсурдно, но его разум, впервые за долгие годы, начал работать, искать, анализировать.

Он снова подошёл к стопке других картин. Его взгляд упал на одну из них, стоящую чуть в стороне. Он помнил её. Это был набросок. Этюд к другой, так и не завершённой серии, над которой он начал работать после портрета Анны, но до выставки. Набросок был сделан в той же мастерской, в том же свете.

Медленно, почти благоговейно, он снял покрывало с этой картины. Это был быстрый, динамичный этюд танцовщицы. В её глазах, он знал, тоже должно было быть отражение, если она позировала в том же месте. Он прищурился, вглядываясь в крошечные зрачки. И там, в одном из них, он увидел тот же самый, странный, крошечный блик. Но на этот раз он был чуть более различим, словно чуть больше света попало в него. И Элиас увидел.

Это было не просто отражение. Это