Дом разделенный - Перл С. Бак

Если бы до руки той девушки дотронулся Шэн, он только улыбнулся бы и тут же забыл об этом, потому что успел подержать за руку многих девушек; если бы ему захотелось, он мог бы стиснуть ее ладонь снова, и снова, и именно так он обычно и делал, видя, что девушка в него влюблена. Он сочинял для нее сказочку-другую или писал стих, и тем легче потом забывал о ней. Мэн тоже не стал бы долго о ней думать, поскольку среди революционеров было много девушек, и все они, и юноши, и девушки, считали своим долгом любить открыто и свободно, и называть друг друга товарищами. Мэн слышал немало разговоров и сам много говорил о том, что мужчины и женщины во всем равны и вправе любить друг друга так, как им хочется.

Однако, при всей этой внешней свободе нравов, никакой излишней свободы в их поведении не было, ибо юноши и девушки эти, как и Мэн, горели не похотью, но высокой целью, и цель эта выжгла их сердца дочиста. Мэн был чище остальных, ибо он преисполнился таким великим презрением к сластолюбию, видя слабости отца и блуждающие глаза старшего брата, что он поклялся себе никогда не предаваться любовным утехам с женщинами и не тратить попусту силы своей души и ума, ведь их можно потратить с куда большей пользой. Мэн до сих пор не прикасался к девушкам. Он мог сколько угодно разглагольствовать о свободной любви и о правах молодежи, которым брак – не указ, но сам никогда этими правами не пользовался.

Юань, в отличие от него, не горел великими делами и не познал ни этого очистительного пламени, ни приятного праздного досуга в обществе девушек, поэтому, когда девушка прикоснулась к руке Юаня, чего прежде не делала ни одна другая, он не смог об этом забыть. Особенно его удивило, что ладонь ее оказалась горячей и влажной. Он никогда не думал, что у нее могут быть теплые руки. Вспоминая ее бледное лицо и прохладные бледные губы, которые почти не шевелились, когда она говорила, он мог подумать, что руки у нее сухие и холодные, а пальцы костлявые, когда их сжимаешь. Но он ошибался. Кисть ее мягко прильнула к его руке, жаркая и тесная. Голос, руки, глаза – во всем было видно ее горячее сердце. И когда Юань задумался о ее сердце, о том, каким может быть сердце этой странной девушки, такой смелой и такой спокойной, и вместе с тем такой застенчивой – он чувствовал ее застенчивость, ибо сам был застенчив, – он заворочался в постели и захотел прикоснуться к ее руке еще раз, и еще.

Однако когда Юань наконец уснул и проснулся прохладным весенним утром, он вновь убедился, что не любит ее. В утренней прохладе он смог вспомнить жар ее руки и сказать себе, что все равно не любит эту девушку. В школе он, сгорая от стыда, не смел даже взглянуть на нее, а сразу после окончания занятий, нигде не задерживаясь, ушел на свой участок и работал там до изнеможения, и говорил себе: «Ощущать в ладони землю куда приятнее, чем руку любой девушки». И он вспомнил, как минувшей ночью ворочался в постели, вспомнил свои мысли и устыдился, и порадовался, что отец ничего не знает.

Вскоре появился крестьянин. Он похвалил Юаня за то, как тот чисто прополол грядки с репой, посмеялся и сказал:

– А помнишь ли свой первый день на земле, когда ты неумело размахивал тут своей мотыгой? Если б ты так махал ею сейчас, то вместе с сорняками порубил бы и всю репу!

Он громко захохотал, а потом сказал Юаню в утешение:

– Из тебя еще выйдет хороший земледелец. Я это вижу по тугим мышцам рук и широте твоей спины. Все остальные студенты – таких бледных заморышей я еще не видал! В очках, зубы золотом сверкают, а руки-ноги тощие, как палки! И все как один засунули свои худосочные ноги в заграничные брюки! Я б на их месте эдакий срам прятал бы под халатом.

Крестьянин опять засмеялся и крикнул:

– Идем, перекурим! Отдохнешь малость у моего порога.

И Юань пошел, и слушал крестьянина, и улыбался его громкому несмолкающему голосу, и его презрению ко всем городским, а особенно – к молодым парням и революционерам. На каждое мягкое слово Юаня в их защиту крестьянин восклицал:

– Да что хорошего они могут для меня сделать? У меня есть земля, дом и корова. Другой земли мне не нужно, еды хватает. Если б правители брали с меня не так много, я был бы рад, но ведь люди вроде меня всегда платили дань господам. Зачем они приходят и рассказывают мне о том, как хорошо я мог бы жить? Разве от чужаков можно ждать добра? Кто ж будет стараться для чужого человека, если можно стараться для себя и своих родных? Нет уж, я сразу понял, они для себя стараются… Хотят мою корову оттяпать или, может, кусок земли.

Потом он бранился и долго проклинал матерей, родивших таких сыновей, и насмехался над всеми, кто жил иначе, и хвалил Юаня за трудолюбие, и смеялся, и Юань тоже смеялся, и были они друзьями.

От земли, такой чистой и могучей, Юань вернулся домой и опять лег спать, и даже не пошел тем вечером на танцы, потому что больше не желал ни видеть, ни трогать никаких девушек, а желал только учиться и читать книги, и потому той ночью он спал. Так земля ненадолго его исцелила.

И все же огонь в нем уже занялся. Прошел день, потом второй, и настроение Юаня изменилось, и он опять не мог найти себе места, и в классе украдкой посматривал вокруг: нет ли той девушки? Она там была, и их взгляды на миг встретились над головами одноклассников, и она вцепилась в него глазами, но Юань быстро отвернулся. Однако забыть о ней он не мог. Еще через пару дней, проходя мимо нее в коридоре, он ненароком, сам того не желая, обронил:

– Пойдем домой вместе?

И девушка кивнула, опустив глаза.

В тот день она не брала его за руку, старалась держаться поодаль и была молчаливее обычного; разговор не клеился. Юань с удивлением обнаружил в себе противоречие: он готов был поклясться,