Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

уверенно приобретать величавую стать порочной девы. Из маленькой чертовки она превращалась в инфернальную красавицу, гордую, как испанская королева, и похотливую, как Мессалина. Стремительным вихрем буйного воображения мы уже врывались в ее сумрачный будуар, написанный двумя точными мазками – янтарный полумрак и мягкий бархат. Да-да, цвета запекшейся крови.

Валета, круглого отличника в точных науках, разумеется, интересовала техническая сторона.

– А как? Как попасть? Как?.. – Он пальцами иллюстрировал вопрос. – На ощупь?

– Не знаю, – чистосердечно сознался я. – Она все сама сделала.

Единственная правдивая фраза, произнесенная за вечер, сразила Валета. Он замолчал, указательным пальцем вытер пот над верхней губой.

– Она же взрослая… – зачем-то добавил я, будто оправдываясь.

Мы посидели молча, потом брат спросил:

– А не больно? Ну, все это дело… – кивнул мне. – Вишь, как она тебя исполосовала.

Я пожал плечами.

Эйфория вранья постепенно проходила, стало обидно, что единственное за жизнь расположение брата мне удалось выудить обманом. На эстампе Рокуэлла Кента по стеклянной глади океана на фоне апельсинового заката плыл эскимос в каноэ. Он был абсолютно одинок, если не считать пары айсбергов на горизонте. Я стянул штаны и залез под одеяло.

– Ладно, – сказал я. – Давай спать.

Валет послушно выключил свет. Мы молча лежали в темноте, и я слышал, как он сопит и ворочается. С вокзала долетало бормотание диспетчера в репродуктор, ветер относил куски фраз, и казалось, что кто-то балуется с ручкой громкости.

Я тоже не мог заснуть; от моих пальцев разило буфетчицей, это был терпкий звериный дух, больше всего мне хотелось залезть под душ. Или хотя бы вымыть руки с мылом. Сам не знаю почему, я продолжал снова и снова подносить к лицу ладони и вдыхать этот пряный луковый запах. Зачем я это делал? Зачем я придумал всю эту дурацкую историю? Подразнить Валета, поиздеваться над ним? И чем же я в таком случае лучше (ведь я считаю себя добрее, благороднее и честнее), ведь он поступал так со мной всю жизнь. Считаю его подлецом, а сам– то, сам поступил таким же манером при первой возможности.

Крепко сжав кулаки, я вытянул руки по швам. Зажмурился.

– Чиж, – позвал Валет тревожным шепотом.

– Ну?

– Так если ты с этой… с Лаймой, – он прочистил горло, – выходит, другая-то свободна?

– Кто – другая?

– Инга… – растерянно произнес он. – Или у тебя еще кто-то есть?

Вторая часть

17

Когда мы с Валетом добрались до озера, отец уже готовил снасти. Его мотоцикл стоял на пригорке, бесстыже сияя баварским хромом. Велосипеды мы бросили рядом, в траву. Бегом спустились к берегу.

Отец вывалил на брезент плащ-палатки содержимое рюкзака – банки с крючками, поплавки, катушки лески, колокольчики для донок. В жестянках из-под леденцов лежали свинцовые грузила всех калибров – от дробинок до увесистых чушек. В коробках с прозрачными крышками хранились сверкающие блесны, похожие на затейливые дамские украшения, – эти были привезены из Германии и ценились на вес золота. В пенале блестели стальные поводки – их используют вместо лески, чтобы щука или сазан не смогли перекусить. На траве рядком лежали три удочки и один спиннинг. В банке из-под бразильского кофе под жестяной крышкой, пробитой гвоздем как решето, ожидали своей участи черви. Червей мы накопали накануне за огородами.

Батя к рыбалке относился серьезно. Почти так же, как к бильярду. Мы с братом знали об этом и вели себя степенно.

– Два места прикормлены, тут и вон за теми камышами, – отец по-военному прямой рукой указал направление, – где мостки. Забрасывать вдоль, поближе к осоке. Там яма, мы с Куцым промеряли с лодки, спуск – метра три с половиной. Чтоб у самого дна.

– Ясно! – Валет схватил удочку.

– Погоди! – Отец, сидя в траве, натягивал болотные сапоги. – Я привязал тройники, восьмой номер, червя насаживать бантиком, как учил.

– На леща? – спросил я.

– На леща. – Отец встал, подтянул голенища. – На той неделе ребята тут дюжины полторы натаскали. Красавцы, грамм по восемьсот. Чешуя с пятак.

Он говорил вкрадчиво и негромко, словно лещи могли нас подслушать.

Отец с братом ушли. Я сел на плащ-палатку. От травы тянуло сыростью, пахло лесной земляникой. Остатки утреннего тумана выползали из орешника на озеро, туман неспешно плыл по матовой темной глади и так же неспешно таял. Солнце не встало, оно еще пряталось за лесом. На том берегу, крутом и диком, к озеру подступал сосновый бор. Гордые мускулистые деревья с рыжими стволами топырили разлапистые ветки над самой водой. Из песчаного обрыва торчали черные корни. Наш берег, пологий, с белым полумесяцем пляжного песка, плавно уходил в синеватое стекло воды.

Озеро Лаури, почти идеально круглое, было километра полтора в диаметре. Прозрачная вода, как из-под крана, даже летом оставалась холодной из-за ключей, бьющих где-то на глубине. По латгальской легенде, давным-давно, во времена крестоносцев, на месте озера стоял замок. Из черного камня, с высокими башнями, вокруг – крепостная стена, мост на цепях подъемный, ров с водой. Хозяин, немецкий барон, как водится, был отъявленным негодяем – грабил крестьян, истязал крепостных. Воровал девиц с окрестных хуторов. Насиловал их, садист, в подземных казематах. Неудивительно, что в конце концов мерзавец продал душу дьяволу. Когда пришел час расплаты, выяснилось, что душа барона не покрывает все расходы, и черт забрал вместе с хозяином и его замок. Вся постройка, включая крепостную стену, рухнула в преисподнюю. А на месте замка появилось озеро. Говорят, на Лиго, когда латыши празднуют Янов день – жгут костры и водят хороводы, из воды выходят изнасилованные девицы и охотятся за подвыпившими колхозниками.

Другая история, не столь зловещая, относится к нашему времени. В конце войны, когда немцы отступали из Латвии, в озеро упал подбитый «мессершмитт». Эскадрилья этих тяжелых истребителей-бомбардировщиков базировалась на аэродроме рядом с Кройцбургом. В солнечный день, около полудня, если доплыть до середины озера, «мессер» можно разглядеть на песчаном дне. Видны движки с пропеллерами, даже кресты на крыльях. Говорят, стрелок-радист успел выпрыгнуть с парашютом, а вот пилот до сих пор сидит там, в кабине. Донырнуть – дохлый номер: мы с лодки мерили глубину, опускали веревку с камнем. Глубина оказалась почти тридцать метров, так что добраться до «мессера» можно разве что с аквалангом.

Из-за макушек сосен высунулся край солнца, тусклая гладь озера вспыхнула и превратилась в зеркало. В нем вверх тормашками отразилась пара облаков, как раз проплывавших надо мной. Я открыл футляр с немецкими блеснами, выбрал одну, похожую на золотую рыбку с аккуратно выкованной чешуей и