Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

Подошел к воде, размахнулся. Удилище упруго изогнулось, свистнуло лихо, как кнут. Катушка маслянисто застрекотала, выпуская леску. Блесна сверкнула в воздухе, плюхнулась метрах в сорока от берега.

Я выждал секунд пять, дал блесне уйти на глубину.

Вопреки рассказам рыболовов-удильщиков, ужение – занятие на редкость скучное, состоящее по большей части из ожидания и предвкушения. Особенно скучна озерная рыбалка. На реке, по крайней мере, течение сносит поплавок, и нужно время от времени вытаскивать снасть и закидывать снова. На озере, если нет клева, поплавок стоит как впаянный, ты до ряби в глазах пялишься на него, а он даже не шелохнется.

Другое дело, если ловишь на спиннинг. Тут скуку отчасти компенсирует постоянная деятельность: ты закидываешь блесну, мотаешь катушку, время от времени распутываешь леску.

Второй заброс вышел еще удачнее – блесна улетела метров на сто от берега. Ну ладно, метров на семьдесят. А вот третий не получился вовсе: блесна упала совсем рядом, а катушка, продолжая по инерции стравливать леску, выдала «бороду» – пышный моток запутанной лески. Пока я распутывал «бороду», блесна опустилась на дно и за что-то зацепилась. Там могли быть коряга, камень, обломок «мессера». Зацеп – самая большая неприятность, что подстерегает спиннингиста. Я дергал, дергал. Ходил вдоль берега и снова дергал. Поднимал спиннинг над головой, меняя угол, – ничего. Блесна зацепилась намертво. Немецкая блесна – ее потерю батя бы мне не простил.

Выхода не было: я бросил спиннинг в траву, быстро снял штаны, стянул свитер и майку. Подумав, снял и трусы. Подошел к воде; прибрежный песок, чуть кремовый и мелкий, был упругим, как тартан беговой дорожки.

Я знал, что вода будет холодной, – она оказалась ледяной. Держась за леску, пошел на глубину. Зайдя по пояс, я уже не чувствовал пяток. Постепенно онемело и все остальное. Леска уходила глубже, вода постепенно дошла до подбородка. Я обреченно вздохнул, оттолкнулся и поплыл. Поплыл, неуклюже вытянув шею и загребая одной рукой, другой я держался за леску. Потом нырнул. Было там метра два, на дне лежала седая коряга, похожая на ветвистый коралл. Блесна сияла как новенький пятак. Ее обнюхивала пугливая стая мальков. Я отцепил крючок и вынырнул.

Растеревшись свитером, смог кое-как согреться. Интерес к рыбалке, и до того довольно вялый, пропал вовсе. На плащ-палатке валялась отцовская кожанка. Я пошарил по карманам, нашел сигареты и зажигалку. Пачка была почти полной, я, чуть поколебавшись, вытянул одну. Чиркнул зажигалкой и закурил.

Сунув руки в карманы штанов, я побрел вдоль берега.

Отец рыбачил неподалеку. Он стоял метрах в десяти от берега, у кромки камышей. Вода доходила почти до края голенищ его болотных сапог. Солнце поднялось, и теперь озеро казалось ярко-голубым. Иногда по воде пробегала рябь, серебристая и звонкая, похожая на рассыпанную мелочь. Отец держал удочку одной рукой, другая, картинно, как на фламандском портрете, лихо упиралась в бок. Я невольно залюбовался. Волосы, туго зачесанные назад, верблюжий свитер цвета какао, цейсовские солнечные очки с зелеными стеклами в черепаховой оправе – он запросто мог рекламировать летний отдых на озерах советской Прибалтики.

Отец, точно ощутив мой взгляд, оглянулся.

Я знал, шуметь нельзя, поэтому сделал вопросительный кивок: клюет? Отец ладонью поманил меня. Низким и ровным голосом, каким говорят в купе, когда кто-то спит на верхней полке, он сказал:

– Сумасшедший клев. Шесть голавлей, один, гад, сошел. Два леща по килограмму. Представляешь?

Он показал на садок, привязанный к ремню. Содержимое скрывалось под водой, но я уверенно выставил вверх большой палец – класс!

– Чиж, будь другом, сгоняй на хутор за червями, – тем же низким голосом проговорил отец. – Хозяина зовут Эдвард, вежливо попроси, понял?

Я снова кивнул и уже собирался идти.

– Погоди!

Я оглянулся.

– Червей копай у хлева! У хлева, понял? Старик покажет.

– Понял-понял!

Махнув рукой, я помчался к нашему бивуаку.

Там уже был Валет. Завидев меня, он гордо поднял садок, набитый крупной рыбой – стальная чешуя, темные спины, розовые плавники.

– Батя за червями просит сгонять! – крикнул я. – На хутор.

– У меня тоже кончились. Видал? – Он потряс садком, от него пахло озерной водой и водорослями. – Ты что, купался?

Я провел ладонью по влажным волосам. Сквозь ячейку садка на меня глядел чей-то круглый желтый глаз с черной дробинкой зрачка.

– Шесть лещей! – Брат зашел на мелководье, опустил садок с рыбой в воду. – Охренеть, какой клев. Шесть…

Он нашел толстый сук, налегая грудью, вкрутил его в прибрежный песок, привязал веревку садка. Узлы он научился вязать мастерски, настоящие морские; брат считал, что на экзамене в летно-морское училище его запросто могут попросить завязать какой-нибудь «двойной питон» или «грейпвайн».

– По коням! – гаркнул Валет, на ходу запрыгивая в седло велосипеда.

Вдоль берега шла едва приметная тропа. Гнать на велике по такой – сплошное удовольствие: тропинка виляла, взлетала на пригорки, ухала в низины. Мы с ветерком промчались сквозь рощу. Пересекли пару ручьев – вода из-под колес брызнула хрустальным веером. Выскочили на проселок. Ржавый указатель «Лаури Эзерс 0,5 км» был пробит крупной охотничьей дробью. Из-за зеленого горба в кляксах красных маков показались неопрятные серые крыши хутора. Прижавшись подбородком к ледяной стали руля, я рванул вниз по грунтовке. Валет тоже жал вовсю. Он мчал стоя, выставив вверх свой тощий зад и неистово крутя педали, но я все равно обошел его на спуске.

Мы затормозили, лихо подняв тучу дорожной пыли. Низкая изгородь была сложена из дикого камня. Круглые валуны притащил сюда ледник в какую-то мезозойскую эру. Латышские крестьяне, расчищая поля для пахоты, собирали булыжники и мастерили такие стенки. Их можно встретить по всей Латгалии. Сооружения имеют скорее декоративную, нежели защитную функцию, перемахнуть через такую стену – раз плюнуть.

За вишневыми деревьями виднелся приземистый дом из толстых сосновых бревен. Окна, узкие, точно глаза прищуренные, были похожи на бойницы. Перед крыльцом по двору гуляли куры-пеструшки. Птицы что-то томно клевали под присмотром петуха, черного, как цыган, красавца с огненным гребнем. На ступенях, в сиреневой тени, спал лохматый пес. За домом виднелись другие постройки, поменьше. Дальше зеленели огородные грядки, за огородом открывалось поле с одиноким чучелом. Людей видно не было.

– Пошли? – Валет ловко спрыгнул с велосипеда.

– Собаку видишь?

– Да ну, собака. Кабыздох.

Он пошел в сторону дома, держа велосипед за руль.

Я пошел следом. Велосипедный звонок жалобно позвякивал. Пес продолжал спать, куры тоже не обращали на нас внимания, нагло клевали из-под самых ног. Мы были на середине двора,