О братьях наших меньших - Артем Викторович Голиков

Маня сплюнула сладкую шелуху и, занавесив себя от Нинкиного пунцовеющего лица зонтиком, царственно и неторопливо зашагала к базарному выходу, разрезая толпу зевак, как ледокол торосы. Вслед ей летело запоздалое Нинкино речитативное многоэтажье.

За те два часа, пока ошеломленная Нинка приходила в себя, сидючи на веранде в окружении слободских подружаек и бетонируя алычовой наливкой стресс, нанесенный понаехавшей хамкой, злое сладкоголосое бабье доложило ей все, что успело разузнать:

Манька Сидорова приехала погостить к двоюродной тетке, Агафье Сидоровой, и заняла у той пол-избы.

1. Манька Сидорова познакомилась с Пашкой Ковылей, когда тот по доброте душевной подвез ее со станции на тракторе.

2. Манька Сидорова на самом деле Мария Ивановна Сидорова, зоотехник, и уже успела справиться у председателя насчет работы и даже получить от него немедленное «конечно требуется!».

3. Манька Сидорова не только положила глаз на Ковылю, но и пригрозила прибить любую конкурентку, потому что, видишь ли, она, мол, привыкла добываться того, чего хочет. А в настоящий момент она хочет Ковылю.

4. Манька Сидорова и в подметки не годится Ниночке (все подружайки тут были единогласны, кивали носами и подбородками).

5. Закончились посиделки за полночь. Бабьи выводы были категоричны: на кой козлоподобный Ковыля, вообще, сдался такой королеве, как Ниночка, пускай катится, обалдуй, мы гордые, он-то, Ковыля, потом, конечно, все осознает и застрелится, ну и пущай, поделом ему.

Нинка осоловело кивала подругам, соглашалась, а когда те ушли, сложила из пальцев кукиш, потрясла им в воздухе и решила Ковылю от Маньки отодрать. А хоть бы и с мясом.

Жан-Клод Ван Дамм одобрительно подмигнул ей с настенного календаря.

Мнение же Ковыли по этому поводу никто спрашивать и не собирался.

Минула неделя. Перемены, произошедшие с Ковылей были видны за версту. Он приосанился, зачем-то начистил сапоги и ходил по слободе гоголем. Петухов же по давней привычке своей он теперь передразнивал особенно талантливо, и соседки, держащие во дворах птицу, не переставали ругать его за то, что доводит кур до истерики.

Ковылин приятель, Степка Осоловейчик, регулярно приносил ему вести с фронтов. Степка присаживался на ступеньку крыльца, неспешно доставал папироску, с остервенением дул в нее, потом так же не торопясь закуривал, маринуя Ковылино любопытство, и начинал как будто издалека – про коров, про пьяницу-агронома, про сельпо. Ковыля смуро кивал, сам же изводился весь от нетерпения, но Степку не перебивал, ждал, пока тот натешит язык. Осоловейчик не спешил, тянул, сколько хватало фантазии, и вдруг внезапно переходил к самой сути.

А Маня, мол, переехала к родне со всеми пожитками и в открытую заявляет, что теперь из Павловской слободы ни ногой.

А Нинка прилюдно обещала оттаскать Маню за космы.

А Маня назвала Нинку гусеницей. И перед словом «гусеница» было еще семнадцать очень точных характеристик, какая именно гусеница.

А Нинка ущипнула Маню.

А Маня вылила на Нинку скисшее пиво.

А Нинка…

А Маня…

Ковыля плавился от еле сдерживаемой улыбки. Жестом покровителя он останавливал Осоловейчика в тот самый момент, когда новости у того уже заканчивались, то есть на пятой по счету папиросе, и подобно вельможному барину произносил нарастяг:

– Ну, буде, буде. Что мы, в самом деле, как бабы, сплетни полоскаем да на веревке вешаем.

Но тут же переспрашивал:

– А что ты там сказал, Нинка…

И сосед запускал свой патефон по новой.

Сколько было правды в его рассказах, неведомо, но тешил Осоловейчик своими байками про Нинку-Маню не один двор и уже начал брать за представление мзду, как гастролирующий эстрадник: там ему блинов вынесут, здесь медовуху. Степка и рад-радешенек. И где ему больше подносили – там и история плелась интересней, с яркими подробностями, всегда почему-то разными.

Сельчане же с нетерпением ждали очередных новостей. В общем, ох как нескучно стало!

…На разных концах Павловской слободы любили до озверения невзрачного хилого Ковылю две большие женщины…

Нинка, до появления Мани воспринимавшая своего кавалера как нечто неотъемлемое от сельского пейзажа, теперь взглянула на него под другим углом. Раньше ей казалось, что обожание Ковыли будет вечно, как может быть вечно, к примеру, пьянство совхозного агронома или лужи возле коровника. Теперь же уверенность в том, что Ковыля никуда не денется, резко пошатнулась. Да и сам Ковыля, еще недавно не дотягивающий до Ван Дамма ни по каким параметрам, вдруг стал дотягивать, и Нинка, к удивлению своему, обнаружила в нем (в Ковыле, не Ван Дамме) очень интересные детали, какие не замечала раньше. Глаза, например. Очень красивые глаза. Как у теленочка, с прямыми длинным ресницами и трогательной поволокой во взгляде. И руки. Рабочие, темные от загара, пахнущие чем-то вроде Родины, – хлебом, что ли, или квасом. И еще, конечно, кучерявые волосы – те и раньше были ей любы, но теперь же, в свете открывшихся обстоятельств (наличием Маньки то есть), превратились в некий навязчивый образ. Ковылины космы виделись Нинке в выжженной солнцем траве, в россыпи овса в скотских яслях, в вениках, в кроватных пружинах и даже в коробке с «рожками» из сельской бакалеи. Нинка вздыхала, печалилась и еще пуще грозилась выгнать Сидорову ко́зу туда, откуда та заявилась.

Сидорова же ко́за Маня была танком. Чем уж там Ковыля смог так зацепить ее за полчаса тряской поездки в кашляющем совхозном тракторе, истории неведомо, только к цели Маня шла напролом. В этом «напроломе» отсутствовало лишь то, что в силу неудобных бабских стереотипов матримониальное предложение Ковыле Маня сама сделать не могла. Но всячески пыталась подтолкнуть к решительным действиям самого Ковылю. В ее тактике военной осады объекта были неоспоримые преимущества. Например, оладушки из кабачков. Или борщец с сальцом. Или малосольные огурчики.

Нинка до вторжения врага на свою территорию готовить не умела вовсе и теперь наскоро, с помощью соседских баб, осваивала кулинарные азы.

Ковыля с радостью подъедал из обеих кормушек и даже как-то округлился.

Еще Маня повадилась караулить Ковылю у калитки, когда тот выходил поутру на работу (как бы случайно ей по пути), и провожала его до самого трактора. Нинка бесилась, встречала Ковылю после работы, у того же трактора, и эскортировала до дома. Ковыля деловито поддерживал разговоры ни о чем, у своей калитки же раскланивался с Нинкой и загадочно удалялся в хату, не приглашая ту зайти.

Нинка выбешивалась до белизны каленого железа и гордо удалялась восвояси, снедаемая муками догадок