Эхо наших жизней - Фейт Гарднер

Я лежу в постели и некоторое время не могу заснуть. Я включаю белый шум на телефоне, чтобы заглушить все остальные звуки. Этот звук напоминает мне об океане, и я представляю себя на пляже в папиной астральной проекции. Внезапно меня охватывает ужасная злость на него за то, что он позвонил мне посреди ночи из-за дурацкого сна, в котором, как он думал, я посылала ему телепатические сообщения о том, что мне от него что-то нужно. Но он никогда не давал мне ничего из того, что мне было нужно. Нуждаться в нем – это плохая привычка, от которой я давно отказалась.

Можешь ли ты пересечь океан, чтобы быть рядом с нами, папа?

Можешь ли ты помочь мне разобраться в этом бессмысленном мире?

Можешь ли ты сделать хотя бы что-то минимальное – быть доступным? Помнить, сколько мне лет? Правильно рассчитывать часовые пояса? Кажется мне, что нет.

Глава 28

Папа ушел от нас десять лет назад, то есть я уже прожила без него дольше, чем с ним. Когда он ушел, единственное, что я запомнила, – это как была раздавлена мама, как она так сильно похудела, что у нее выступали ключицы, а ее глаза были постоянно красные от слез. Как у нее вылезла странная сыпь. И все же она не переставала повторять, что с ней все хорошо. Что так будет лучше. Что мы переедем куда подешевле, она будет работать сверхурочно и все станет хорошо, хорошо, хорошо.

Чем чаще она повторяла это «хорошо», чем больше улыбалась и просила нас не волноваться, тем сильнее я волновалась. Я наблюдала, как она собирает в коробки его книги по искусству, ловцы снов и оставленные вещи – пиджаки и рубашки, будто призрак того человека, каким он был до полноценного погружения в новую эпоху, призрак работника технологической компании. Эти изменения можно проследить по фотографиям, что мама сохранила на диске для нас: вот он с чистым, юношеским лицом на свадебной фотографии, весь такой красивый в сером костюме, а мама рядом с ним беременна Джой и сияет в свадебном платье; вот папа с малышкой Джой, на его коленях – я, завернутая как буррито, глаза у него усталые, борода только начала расти; вот папа на пляже – улыбается, татуировка знака мира на плече свежая и новая, самоучитель о том, как стать счастливым, лежит рядом с ним на песке; вот папа занимается йогой, а я стою у него на спине; вот он один ухмыляется с вершины Хаф-Доума в Йосемитском национальном парке. Помню, в тот день мы всей семьей отправились в парк, и, когда мы не смогли за ним угнаться, он в одиночку поднялся на монолит, а незнакомец его сфотографировал. Мы ждали папу у подножья, мама тихо кипела от ярости. Когда он увидел нас, то сказал, будто испытал духовное пробуждение, но сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что на это «пробуждение» ушли годы. Он уволился с работы и бросил нас на следующий же день.

Понятия не имею, нужно ли мужество, чтобы бросить свою семью и все, что у тебя есть, в погоне за мифической духовной истиной, или для этого надо просто быть эгоистичным засранцем, но, может, верно и то и другое. В одном я уверена наверняка: мужество нужно, чтобы собрать осколки семьи и продолжать двигаться вперед после того, как тебя бросили. Мама покупала пиджаки в комиссионке и ходила по собеседованиям, нашла для нас доступное жилье в квартале от школы и начала новые традиции. В первый год после папиного ухода мы праздновали Рождество с невиданным размахом: мы пошли петь рождественские гимны. Мы катались на коньках на Юнион-сквер. Мы ездили на Рождественскую елочную аллею, гуляли по освещенному огнями зоопарку, прошлись по кладбищу Маунтин-Вью с вишневыми деревьями, увешанными золотыми гирляндами, и пили яблочный сидр. Ничего из этого мы никогда не делали с папой, который называл Рождество «праздником потребительства» и относился ко всему праздничному сезону как к гигантскому трюку, который разыгрывают с нами капиталистические свиньи. Мама снова подарила нам дух Рождества. Мы завели новые традиции, к которым папа не имел никакого отношения. С годами многие из этих традиций ушли, но одна осталась, по крайней мере до прошлого года, – это тилденская карусель.

Парк Тилден – вечнозеленая жемчужина Беркли, которую можно увидеть издалека с холмов. Это огромная вселенная из секвой, ручьев, пешеходных тропок, беседок для пикников, озера, в котором можно купаться, детского поезда, маленькой фермы, где можно покормить животных, и, конечно, старинной карусели. В праздники она всегда выглядит волшебно: кругом гирлянды, из колонок льется рождественская музыка, на лужайках надувные аттракционы и лотки. Вокруг карусели стоят десятки украшенных рождественских елок, дети в пуховиках выстраиваются в очередь на встречу с Сантой, а люди вдоль забора потягивают горячий какао. В прошлом году я была здесь с Джой и мамой. Мы сидели на скамейке, наблюдая за кружащими вокруг раскрашенными пони, и болтали о планах на следующий год: Джой собиралась набрать предметов, чтобы поскорее перевестись, я – окончить школу и начать стажироваться, а мама – найти новую работу. Хотя кое-что из этого воплотилось, жизнь совсем не такая, какой я себе ее представляла. Кажется, неизменным в жизни является только тот факт, что ничто не остается неизменным.

Вот я сижу на той же скамейке, только рядом со мной Майкл. Я наобум спросила, не хочет ли он пойти на карусель вечером. И он согласился. Он заехал за мной на мамином минивэне с леопардовыми чехлами на сиденьях, от которых пахло псом. Я впервые ехала с ним за рулем и снова заглянула в его жизнь. Я разглядывала салон машины в поисках улик, чего-то, что мог оставить Джошуа, однако, судя по блестящей фигурке «Брэнди» на зеркале и множеству пустых банок от розового лимонада на полу, здесь не могло быть никаких следов его пребывания.

«Его маму зовут Брэнди, – я представляю, как вечером запишу это в дневник. – Она любит леопардовый принт и газировку».

Сама мысль об этом мне ненавистна. Я заставляю себя сосредоточиться, быть здесь и сейчас. Мы сидим бок о бок на скамейке, воздух прохладен, рядом светится и поет рождественская инсталляция. Майкл жует крендель, напевает You’re a Mean One, Mr. Grinch и понятия не имеет о моем мерзком любопытстве.

– Поверить не могу, что ты здесь никогда не бывал, – говорю я.

– Правда? Я выгляжу как фанат каруселей?

– Ну вообще-то да.