Трудное счастье - Юрий Маркович Нагибин

отличие от других деревенских домов, этот дом стоял на высоком бутовом фундаменте, и даже рослому Агафону не дотянуться было до окна. К тому же небольшой квадратик света, падавший на землю из единственного глядевшего в сад окошка, вдруг отсекся: видимо, хозяин задернул занавеску.

Мы решили было осмотреть дом с фасада, но тут близ крыльца выросла чья-то крупная фигура. Мы залегли в траве. Человек огляделся и тяжело поднялся по ступенькам.

— Хлобыстов! — шепнул Петрак. — Ишь ногу волочит!

Что ты, дура! — шепнул Агафон. — Это сам Корниенков. Хлобыстов ростом пониже.

Я промолчал, но готов был голову прозакладывать, что это Овсей Ермолин.

В это время у крыльца сошлись еще двое.

— Чумак и Веремейко, — сказал Петрак.

— Веремейко — правильно, — подтвердил Агафон. — А другой — Митька Слегин.

— Чего там Митьке делать, он же бедняк…

— Бедняк, а не в коммуне…

— Тс-с, хлопцы! — остановил я готовый разгореться спор. — А что дальше делать будем?

— В занавеске есть щелочка, — сказал Петрак. Если Агафон подсадит меня…

— Почему это тебя? Я легче…

— Это еще как сказать!..

— Чего спорить? — вмешался Агафон. — Обоих подсажу — силенки хватит.

Немного выждав, мы неприметно подобрались к окошку, глядевшему в сад. Агафон пригнулся, упершись ладонями в колени, а мы с Петраком взобрались к нему на плечи. Я был ловчее и первым завладел щелью.

В гостях у Буртовского оказались и Веремейко, и Чумак, и Карачун — словом, все заправилы Миллионовки; не было лишь Овсея Ермолина. В стороне на лавке сидел Митька Слегин.

— Ну что они там? — послышался нетерпеливый шепот Агафона.

— Пьют… — тихо отозвался я, повернувшись лицом к Агафону.

Петрак воспользовался этим и завладел щелью.

— Как — пьют? — спросил Агафон.

— Как все люди, из кружек…

— А кто там есть?

— Вся сволочь…

— И твой родственничек в их числе? — хихикнул Агафон.

Я, не отвечая, наступил Агафону на ухо.

— Ой! — охнул Агафон. — Не буду, слово — не буду!

Петрак прилип к щели, просунув в нее кончик носа.

— Разговаривают… — шептал он. — Корниенков разговаривает с этим… Веремейкой…

— О чем? — спросил Агафон.

— Не слышно…

— Не разговаривают, а сговариваются, дурья башка! — прохрипел Агафон, ощутив наконец на своей спине тяжесть двух здоровенных парней.

— Верно, сговариваются! — согласился Петрак и на миг вынул из щели нос.

Теперь пришел мой черед.

Да, они сговаривались. На столе находились разные предметы: бутылки, чернильница, чья-то табакерка, и Корниенков, произнося какие-то не слышные мне слова, резким движением отмахивал прочь то табакерку, то пустую бутылку, то чернильницу. Последний жест был особенно резок — чернильница упала со стола и разбилась, расплескав вокруг темную, как кровь, жидкость.

Веремейко, глядя на разбитую чернильницу, рассмеялся нехорошим, злобным смехом. Я невольно отстранился, будто он рассмеялся мне в самое лицо, и опять потерял щель.

— Ну что там? — глухо спросил Агафон.

— Не знаю… чернильницу на пол сбросили…

— Что там, Петрак?

— Митьку охаживают… вином угощают… Буртовский чего-то пишет…

— А еще чего? — нетерпеливо спрашивал Агафон.

— Митька вышел…

— А другие?

— Сидят… Вроде ждут чего-то… Этот… как его… Сенька Ковшов пришел, а с ним еще кто-то… Мать честная, ну и образина!.. — произнес Петрак в сильном волнении.

Движимый каким-то безотчетным чувством, я с силой оттолкнул Петрака от окна и завладел щелью. Так оно и есть: квадратное туловище, руки чуть не до земли, вдавленный в грудь котел головы, сломанный нос, серьга в длинном ухе. Баро Шыро!

Если б Агафон не стащил меня в это мгновенье за ноги вниз, я бы разбил окно и ринулся в комнату.

— Эх, не надо было тебя посылать! — укоризненно шепнул Агафон. — Горяч ты больно!

— Ладно, — сказал я, овладев собой. — Все в порядке. Подсадите меня.

— Это зачем?

— Может, я чего услышу.

— Только смотри — ни-ни!..

— Будь покоен!

Мы с Петраком снова взгромоздились на спину Агафона, затем я влез на плечи Петрака, оттуда без труда достиг слухового оконца и проник на чердак. Мне повезло: я быстро отыскал в потолке щель. Мне было не только видно все, что происходило в избе, но и слышно каждое слово.

— Мы цыгане, но не воры, — звучал глухой, как из бочки, голос атамана разбойничьего табора. — Не все цыгане — воры. Завтра к вам придут плохие цыгане воровать коней. Вы их поймайте и накажите как следует. А нам по лобанчику с двора. Вам — тьфу, а бедному табору месяц жизни.

— Ну, верно я тебе говорил? — обратился к Буртовскому Сенька Ковшов.

— Мы от своих слов не отказываемся, — подтвердил Баро Шыро.

Буртовский помолчал, потом наклонился к Баро Шыро и спросил в упор:

— А угнать коней вы можете?

— Что ты, хозяин, мы честные цыгане!

— Коли так, катись колбасой! Поищем не таких честных.

— Постой, хозяин, так дела не делаются. Толком говори.

— Артельный табун видели?

— Э-э, хозяин! За артельных коней строго спросится!

— Твое дело…

— Сколько дадите?

— По сотне с головы.

— Ладно. Деньги вперед.

Буртовский повернулся к Корниенкову; тот чуть приметно кивнул.

— Не бойсь, хозяин, — холодно и дерзко сказал Баро Шыро, — мы — честные цыгане…

Больше мне незачем было здесь оставаться. Пробравшись к слуховому окошку, я спрыгнул на руки товарищей.

— Тикаем! — шепнул я, и мы кинулись в густоту сада, перемахнули через плетень и побежали задами станицы.

— Ну что там? — спросил Агафон, когда мы перешли на обычный шаг.

— Подговорили Баро Шыро наших коней угнать. Беги за моим батькой, зови его к Тимоше, только чтобы мать не слышала. Понял?

— Ничего не понял. При чем тут твой батька?

— Он в молодых годах не одного коня увел, знает, что почем.

— Милиция вроде надежней?

— У вас с Гвозденкой один свет в окошке: милиция. А что тут милиции делать? Кулаки отопрутся, таборные тоже отопрутся…

— Значит, брать на месте преступления? — радостно спросил Агафон. — Вот это по мне! Я мигом!.. — Он отбежал было, но вдруг обернулся и окликнул нас: — Ребята!

— Ну, чего?

— Придурковатый-то — Митькин свояк. Не иначе как он, сволочь, трактор подранил!..

Отчим сразу согласился помочь нам в поимке Баро Шыро. Но план свой он держал в строгом секрете, даже со мной не поделился.

— Один знает — никто не знает, двое знают — все знают, — говорил он, посмеиваясь. — У Баро Шыро ухо длинное!

— А вы ручаетесь за успех? — приставал к нему Гвозденко.

— Как я могу ручаться? Я же не конокрад, я честный сапожник. Сделаю, что сумею.

Гвозденко чесал в затылке, слушая эти уклончивые рассуждения. А мне казалось, что батька потому не хочет распространяться о деле, чтобы не обнаружить слишком близкого знакомства с угоном коней. Сапожник, ремесленник, он