Из века в век - Тамара Шаркова

Отец (раздраженно):

— Прекрати демагогию разводить. Нашел себе развлечение! Клеточки какие-то, лягушки! Ты что, думаешь, я уехал в Питер и забыл о нем, так что ли. Но ты же прекрасно знаешь, что у нас с Юркой сейчас общение по типу: «Шаг

вперед — два шага назад». Это если я первым шаг делаю. Так я лучше постою и подожду.

Стоян (резко):

— Чего? Чтобы он свои проблемы в виде курсовой изложил, а ты по ней красным карандашиком прошелся? Ну, стой! Дожидайся!

Ты бы лучше признался самому себе, дорогой папа Карло, что дурашка Буратино превратился в Пьеро: стишки там, переживания. А тебе не понять его хочется, а хочется, чтобы он опять превратился в забавную игрушку.

Отец (решительно):

— Все! Ставим точку!

Стоян (спуская пары):

— Ладно, а то сейчас скажешь: «Вот заведешь собственного сына…»

Не заведу! У меня девочки будут. Кстати, ты помнишь, что Юрка паспорт скоро получит? Теперь ведь с четырнадцати!

Отец (озадаченно):

— Ну, и что из этого? Кстати, заводят тараканов, а не детей.

Стоян (торжествующе):

— Получит паспорт и…женится!

Мой мудрый отец в полной растерянности:

— На ком?!

Тут мне послышалось, как будто он встал и отодвинул стул.

Я моментально смылся в Логово, даже ящик не выключил.

Попадешься еще им под горячую руку! Тут они сразу все разногласия забудут! И начнется: «Опять на Покемонов своих не наглядишься!» И далее в таком же духе.

В этот вечер я постарался не мелькать у них перед глазами и потому не знаю, как там все решилось…с моей женитьбой.

За ужином под ястребиным взором Стояна папа говорил со мной с осторожностью минера, который ошибается понятно сколько раз. Я отвечал тем же. Доктор Дагмаров с грустью наблюдал за нами и удалился ночевать

в свою коммуналку, бросив на ходу печально: «Это клиника…»

Выждав несколько дней, я спросил Стояна, что это за слово «рефлексия», которое, якобы, часто употребляет наш физик.

— Ну…это… ничего особенного, — рассеянно ответил доктор Дагмаров, черкая что-то в своем ежедневнике. — Рефлексия — это сосредоточенность человека на своих отношениях с себе-е по-добными. С окружающими то есть.

— А почему физик говорит Левке: «Не рефлексуй».

— Откуда я знаю? Может у твоего приятеля прыщ на носу, и он жаждет мировой скорби по этому поводу. Маршака читал?

— ???!!!

— Ну, не про мяч, разумеется. А вот это, из переводов… Дай Бог памяти.

«…Он ко мне…

Он думал, что уснула я

И все во сне стерплю.

Иль думал он, что думаю,

Что думал он — я сплю…»

Чего краснеешь? Я просто привожу тебе классический пример сложной рефлексии.

Я быстренько переменил тему разговора. Потом ходил, терзался целый день и, наконец, решил: кончаю со своими рефлексиями и в субботу подойду к папе и расскажу обо всем, что пережил в Меатиде и потом дома, когда он был в Питере. Тем более Стоян уйдет на дежурство, и до воскресенья его не будет. Мы с папой будем дома одни.

Решил — и заснул сном младенца. Только, как говорится, человек лишь предполагает…

Звонок в дверь раздался очень рано, и я, шагая из туалета в прихожую, решил, что это Стоян примчался с дежурства за какой-нибудь забытой тетрадью, не захватив ключей. Бывало такое.

Открыл дверь, даже не спросив, кто там, и обмер. Стою в одних трусах, а в дверях незнакомое семейство: молодой мужчина в нелепой шляпе, натянутой до бровей, и женщина неопределенного возраста с лицом и глазами ночной птицы. А на руках у нее маленький ребенок. Привалился к плечу и спит. Непонятно даже мальчик это или девочка.

— Это квартира Романа Ильича Мещерского? — спросил мужчина.

— Да, — отвечаю с опозданием, но войти не приглашаю. Октябрьское утро еще не наступило, ночь на дворе, можно сказать, и я, спросонок, никак не соображу, кто это может быть и что мне делать.

Тогда парень в шляпе вытаскивает бумажник, а из него склеенную скотчем выцветшую от времени фотографию. Показывает мне. Там уйма народа позирует в саду у праздничного стола.

— Вот это — я, — гость тычет пальцем в постриженного под ноль пацана лет семи. — Хотя узнать меня здесь, пожалуй, трудно. Но отца-то своего ты углядел?

Отца?! Если пацан чем-то отдаленно и напоминал того, кто предъявлял фотографию столетней давности вместо паспорта, то сходства с отцом я вообще ни в ком не находил.

— Ну, вот же, вот же! — гость тыкнул желтым ногтем курильщика в какого-то

долговязого подростка, едва различимого за мощной фигурой тетки с баяном.

Тут появился отец, как всегда застегнутый на все пуговицы, странное семейство переместилось внутрь квартиры и выяснилось, что это наши дальние и не кровные родственники из Житомира.

Ну, просто ремейк появления Лариосика на Андреевском спуске!

Ребенок оказался девочкой «Ляпой» двух лет. Вообще-то ее звали Вера, но мать все время называла ее «Лапочкой», и потому на вопрос, как ее имя, девчонка отвечала:

— ЛЯПА!

Отец выставил меня из Логова и сказал, что спать я буду на диване в гостиной. При этом он даже не спросил, нравится ли мне такой вариант.

Этого…с фотографии …звали Костей, и он оказался симпатичным веселым парнем. Но лупоглазая жена его! Но Ляпа!

Квохтанье и кудахтанье заполнили весь наш дом.

Отец с Костей уединились в кабинете, где предались воспоминаниям, а я волей- неволей был вовлечен совоподобной женщиной в какую-то бесконечную суету. Она сразу же сняла и сложила мое постельное белье, которое, очутившись на диване, превратилось в кучу несвежего тряпья, и я с отвращением накрыл его газетой.

Нахальная Ляпа методично стаскивала и бросала на пол все с нижних полок моего стеллажа и чуть было не расколотила настольную лампу.

Мать равнодушно-механически говорила ей:

— Ла-поч-ка! Не трожь! Это Юрочкино.

С таким же успехом можно было бы читать нравоучения какой-нибудь макаке из питомника. Я только и успевал, что выхватывать из ее рук и запихивать на верхние полки то диктофон, то бинокль, то фотоаппарат.

Женщина предложила мне называть ее тетей Зиной. Я долго исхитрялся никак ее не называть, а потом узнал у Кости ее отчество — Степановна.

Завтрак был ужасный! Эта женщина, Зинаида Степановна, вывалила на стол все остатки дурно пахнущей дорожной снеди. С моим нестандартным нюхом мне едва не пришел конец. Но поскольку все внимание было отдано Ляпе с ее капризами и нытьем, мне удалось благополучно ретироваться из кухни, плотно прикрыв за собой дверь.

Когда выдалась какая-то минута, и мы с отцом остались один на один, я, ища