Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

Подводники, подталкивая друг друга, ринулись с пирса на трап, с трапа – на корпус, с корпуса – в овальную дверь рубки, в круглый зев входной шахты… Офицеры спускаются последними. Перед тем как скрыться за стальной дверцей, Костя Марфин оглянулся, чтобы получше запомнить статную фигурку Ирины поодаль от стайки офицерских жен, запомнить город, нависший над гаванью, белые языки не сползшего со скал снега…

Я стоял на мостике и старался не глядеть в сторону горы Вестник. Я знал, что оттуда на меня сейчас смотрят, ощущал на себе ее взгляд из оконца рубленого домика.

Она не обещала ждать, она обещала только хорошую погоду на выходе из залива.

Отданы швартовы. Забурлила зеленая вода под правым винтом. Между бревнами пирса и черным бортом ширится промежуток. Уходим…

Причальный фронт, причальный фронт… Досками ли выстланы здешние причалы? Черта с два! Они устланы нашими разлуками, тревогами, встречами, они пропитаны живой памятью, которая сбережет их от тлена лучше, чем креозот.

Вскинули руки к козырькам все, кто остается на берегу, – адмирал, штабные офицеры.

Уходит подводная лодка. И что ее там ждет в дальних и опасных морях?

Боцман рванул рычаг тифона. Хриплый рев прощального гудка оглашает гавань и долго гуляет по извивам фиорда. На мостике не протолкнуться. Бросить прощальный взгляд на город вылезли и Федя-пом, и доктор… Штурман целится пеленгатором меж наших спин, локтей, голов.

В заливе штиль. Взморщенная лодкой гладь не теряет своей зеркальности. В округлых складках, что разбегаются от наших бортов, отражаются красноватые скалы бухты, рыхлые облака, мачты рейдовых постов, родные чумазые чайки…

Сигнальщик стучит щитком фонаря-ратьера – отбивает позывные. Ожерелье из ржавых поплавков размыкается, и мы выходим из ворот гавани. Командир нажимает клавишу переговорного устройства:

– Внизу! Записать в журнале: «Вышли за боновое ограждение. Корабль начал автономное плавание…»

Дома створились за кормой медленно и плавно. Горы за бонами сдвинулись и скрыли город.

Часть вторая

Одиночное плавание

В мори путие Твои,

и стези твоя в водах многих,

и следы Твои не познаются.

Псалом Асафу, 76

После того как 4-я эскадра перешла

на годичное патрулирование,

служба на ее подводных лодках

из невыносимо трудной

стала просто невозможной.

Журнал ВМС США Proceeding

Глава первая. Качка

Абатуров стоял на откидной площадке мостика, прогнав сигнальщика вниз. Через минуту он отдаст приказание на погружение, а пока хотелось побыть с морем наедине. Весь мир собрался в большой четкий круг, отбитый темной синевой горизонта. Куда ни глянь – везде одно и то же. Сколько раз он видел эту строгую картину, но она никогда не утомляла глаз.

Небесный купол врезался в круг морской синевы столь геометрически точно, что казалось, будто корабль попал в некое условное математическое пространство, лишенное каких-либо признаков земного мира. А сам он превращался в черную стрелку на картушке огромного компаса. Нос упирался в стык неба и моря. Что там, за этой чертой? Поле судьбы…

1.

Автономное плавание – одиночный поход… Лодка уходит в океанские глубины, превращаясь в океанский спутник планеты, в подводную орбитальную станцию с полным запасом топлива и провизии для десятков людей. Что бы ни случилось – пробоина, пожар, поломка, острая зубная боль или что-нибудь похуже, – надежда только на свои силы. Помощь придет не скоро… Если придет…

По внешним приметам автономное плавание мало чем отличается от боевого похода в военное время: уйдет подлодка на опасное задание, и все так же будут тлеть плафоны в отсеках, так же будут вращаться роторы, выкачивая из магнитных полей электрическую силу, тепло, свет… Такими же осторожными будут редкие всплытия. По внешним приметам будни подводников напоминают работу в цеху: орудуют рычагами, маховиками, инструментами. Ничего героического, если забыть, что орудуют они в толще океана, под прицелом ракетоторпед, над километровыми безднами, куда уж если канешь, то исчезнешь без следа…

Утром постучал в каюту боцман, попросил голубую акварель. Зачем боцману голубая акварель? Пошел вслед за ним на центральный пост. Белохатко раскрошил акварель в белую эмаль и провел на жестяном прямоугольнике голубую полосу военно-морского флага. Под этим железным стягом мы и будем теперь ходить. Его не истреплют никакие ветры. Его хватит надолго… До самого возвращения…

Атлантика разбушевалась. Вторые сутки идем в надводном положении, и вторые сутки над головой водопадный грохот волн по полому железу корпуса. Швыряет так, что из подстаканников выскакивают стаканы. Не качает, а именно швыряет, в наших взлетах и провалах нет и намека на гармонические колебания.

На Федю-пома рухнул с полки коралл и разбился вдребезги. На толстого, неповоротливого помощника всегда что-то падает: то сорвется графин с каютной полки, то зеркало, то вентилятор. Похоже, он коллекционирует упавшие на него предметы.

– Надо ожидать, Федя, что скоро на тебя упадет кувалда, – мрачно предрекает механик, тыкая вилкой в опостылевшие макароны. – На первое – суп с макаронами, на второе – макароны по-флотски… Я что, на итальянском флоте служу?

По должности помощник командира отвечает за снабжение, за продовольствие. От великой ответственности или от малоподвижного образа жизни Федя Руднев катастрофически прибавляет в весе. Он решил сесть на диету. Вместо обеда – скромная баночка рыбных консервов. За ужином выковыривал сало из колбасы… Федю хватило лишь на сутки. На блинах к чаю он сорвался. Под общее веселье съел пять штук. «Ну вас к черту! – кисло отшучивался помощник. – Я ем как птенчик». – «Птенчик страуса!» – не преминул уточнить Симбирцев.

Но сегодня аппетит изменил даже Феде Рудневу. Бледный от приступов дурноты, он ушел в себя, как йог. Тучные люди переносят качку хуже, чем худые.

Наш ужин напоминает игру в пинг-понг. В одной руке держишь стакан с чаем, другой ловишь то, что несется на тебя с накренившегося стола. Остановил лавину стремительно сползающих тарелок. Молодец! Через секунду она помчится на соседа, сидящего напротив. Он сплоховал – тарелка с рыбой ударилась в спинку дивана, а блюдце со сгущенкой опрокинулось на колени. Два-ноль в пользу Атлантического океана.

В качку испытываешь как бы навязанное тебе состояние опьянения со всеми наихудшими последствиями: ты трезв, но мир уходит из-под ног, тебя швыряет, тошнит… Штурман Васильчиков, укачавшись, горько дремлет под усыпляющий зуммер гирокомпасов. Мартопляс – вот кого не берет морская болезнь! – прикнопил к дверям штурманской рубки объявление: «Меняю вестибулярный аппарат на торпедный». На центральном посту заулыбались. Но механику этого мало. Штурмана нужно