Да - Антон Серенков

– во внутреннем дворе, не на улицу, с которой и увидеть могут. «Честные новости» – это распечатки хамски пересказанных новостей из интернета. Что-то вроде школьной стенгазеты, если бы все статьи про классную красавицу писал влюбленный в нее троечник. В пару дней обклеили всю доску объявлений. Раньше было что-то про коронавирус, что на площадке нельзя ставить коляски с велосипедами и что разыскивается кошка. Сейчас осталась только кошка. Велосипеды и коляски, впрочем, тоже стоят, где стояли. За две недели до Нового года появилась картинка «погони», только на коне там сидел Дед Мороз с большой сосулькой. Новости периодически срывают люди из ЖЭСа, но без энтузиазма – агитатор разошелся и обклеил уже все стены до последнего этажа. Он оставил на входе даже отдельный лист-отповедь: «Неуважаемые! Все не сорвете!», – что-то в таком духе. Я срываю с большим энтузиазмом, но ленюсь подниматься выше своего этажа. У меня плохое зрение, и только сорванную листовку я могу прочитать дальше заголовков. Неизвестного революционера это заставляет клеить свои объявления так высоко под потолком, где не видно уже и заголовков. В какой-то момент он перестает обновлять новости, и у нас в подъезде навсегда устанавливается середина января 2021-го.

К зиме я перестал натыкаться по выходным на колонны. Возможно, они все переместились на утренние часы, а может, людям в минусовую температуру меньше нравится бороться за свой голос, чем в идеальные августовские +25.

Новостей про революцию уже почти совсем нет. Есть такая: попавшие под следствие девушки жалуются в письмах на волю, что все их сокамерницы отказываются выходить на прогулку и два месяца подряд сидят взаперти, всем довольные. Я представляю, какой написал бы заголовок: «Нагулялись».

Это уже конец революции? У меня кончились воспоминания. Есть только еще пару кадров из 2021-го.

Я выхожу в теплый февральский день прогуляться в парк. В подъезде кто-то ищет очередную кошку. Кошка некрасивая, скуластая, с залысинами над ленивыми глазами. При мысли, что настолько неказистый зверь кому-то, однако же, дорог, что кто-то от его пропажи грустит и проливает слезы, сердце непроизвольно сжимается от тоски.

Дети катаются с горки. Один свалился со своего надутого резинового кольца и головой вперед медленно доезжает последние метры пути на чистой инерции возбуждения. Он надувает щеки, как рыба, и не помогает себе руками или ногами – того медленного хода, что есть, ему достаточно. Утки, толкаясь и скользя пузом по округлым льдинам, мечутся за батоном. В мерцающей воде у крутого берега дрожит блинчик отражения намерзшей на ветке льдины. Ветка чуть покачивается на ветру, и льдинка, и ее отражение то приближаются, то отдаляются, будто два нерешительных влюбленных, сомневающихся, поцеловаться или нет. На снежной подушке скамьи выдавлено пальцем «жыве», а кто жыве – уже непонятно.

В пустой беседке, где летом работает ресторанчик с шашлыками и пивом, черные диваны тоже запорошило снегом. Я расчищаю себе место и сажусь отдохнуть. Здесь хорошо сидеть вдвоем, но я один, и мой взгляд скользит по маленьким подаркам этого дня, не задерживаясь. Я бы мог познакомиться с милой девушкой просто на том основании, что нам нравится флаг одного цвета, или читать книги, или обсуждать ролики, где кто-то хлопает милицейскую машину ладонью («бывай, шеф»), и тогда я отвлекся бы от своего одиночества и смог бы сполна насладиться тем, что вижу. Мне становится холодно прежде, чем я успеваю додумать мысль до конца.

Я возвращаюсь домой через огороженный чугунными цепями сад с часовенкой. Над могилами героев Первой мировой искрится снег. Разбудить бы их сейчас и рассказать, что к чему. «Нет, ребята, ту войну мы больше не называем Второй Отечественной. Мы, если честно, вообще никак ее не называем». Сколько из них не станет меня слушать, а сразу направится в пивную? Сто лет прошло, а пивные все те же – еще сто лет пройдет, и они так же не изменятся. «Где вы были в 2020-м?» Ну, где-то были. Кто где. А что в итоге? Все та же Белоруссия, где полегли сто лет назад вот эти ребята. Девушки душатся перед свиданием не в «Крафте», а в «Золотом яблоке». Мужчины все так же умничают в интернете. Где-то в Житковичах живет 120-килограммовый школьник-чирлидер и в ус не дует.

В последние дни февраля тепло, как весной. На балконе растаял снег, и я вижу на щербатом бетоне ногти, которые состриг еще летом».

II.

Волгушев ехал в поезде и читал только вышедший свой последний текст для Vot.by: воспоминания о революции 2020-го в сборном материале, где кроме него было еще шесть человек. Он здорово удивился, когда редакторша его вообще попросила написать; еще сильнее удивился, когда никак не отреагировала на текст, который он прислал уже на следующий день; а теперь непроизвольно поднимал брови, читая все те места, про которые был уверен, что уж это точно удалят.

Немного стыдно было себе в этом признаваться, но, конечно, пока писал, его подзадоривала мысль устроить хоть маленький, но скандал, хлопнуть дверью, хоть кого-нибудь да задеть. Но никакого скандала не случилось: как и всегда, текст только пробежала глазами редакторша, бездумно вычитала корректорша, и тот отправился в материал, где его, можно быть уверенным, также не понимая, что читают, проглядят читатели.

Выехали по жаре, где-то под Смоленском небо затянуло тучами, а мимо синих стекляшек Москва-Сити поезд тащился уже под моросящим холодным дождем. Московское лето начиналось неотличимо от обычного минского. Волгушев, не проспавший за ночь ни минуты, вареный, кое-как купил тут же на вокзале новую сим-карту, сел в метро и минут 40 ехал до новенькой конечной. Последние станции поезд шел уже на поверхности. Мелькали леса, поля, автомобильные развязки, а станции были похожи на футуристичные деревенские полустанки. Из метро он вышел на большую парковку, за которой еще сохранялось пару улиц уютных частных домов с заборами, лужайками и уже вытащенными в предчувствии выходных мангалами для шашлыков. И только за этими домами виднелись многоэтажки, в одной из которых жил Лев Антоныч.

– Так вот ты какое, Небогатово, – пробормотал Волгушев, ежась от холода.

Хозяева были дома. И Лев Антоныч, и его жена, и мальчик лет пяти по очереди обняли Волгушева в дверях, после чего он умылся и попросил показать ему его койку.

– Ты только из вазы воду не пей. Это для цветов, – предупредила Плавина.

– Я вижу, моя репутация меня опережает, –