Курган - Василий Афанасьевич Воронов

class="p1">— А у меня еще чуднее. — Семен засмеялся. — Я вроде и свою жизню прожил, и еще чью-то прихватил. Иной раз дни годами казались. Лежу ночью и думаю, что мне лет семьдесят, не меньше, помирать пора…

— А сейчас?

Семену показалось, что Татьяна улыбается. Он опять глянул ей в глаза и с силой мотнул головой:

— Ннет!

Татьяна встала, вытерла пальцами глаза и, вздохнув, сказала:

— Ну, пойдем, Сема, а то от гостей неловко.

Во дворе Семен наткнулся на подвыпившего свата из родни жениха, тот что-то горячо рассказывал молодым. Маша смеялась, а жених только теребил пуговицу на пиджаке и беспокойно оглядывался по сторонам, видимо не зная, как избавиться от докучливого родственника.

Сват обрадовался Семену, он принимал его за родного отца Маши. Схватил руку и от избытка чувств стал дергать и мять ее, как полено.

— Сват! — кричал он почти в ухо Меркулову. — Яка гарна дочка́ у тэбэ. Выкохалы, як цвиток. Вэсэла, ласкова. Старых почитае, дай бог усим такых дитэй. На тэбэ дуже похожа. А мий — оболтус. И тракторыстом робыв — угробыв машину, и шохвером — перевернувся. И женывся, та вже й разженывся, тильки гроши у нас вымогав. Та в бутылку дуже заглядае. Сын ридный. Тоби, сват, диты — як награда.

И заплакал, сморкаясь и вытирая кулаком глаза.

Потом Семен говорил с председателем колхоза, молодым рыжим парнем, хохлом, часто переспрашивавшим: «Шо вы говорите?!» И на душе у него становилось так, как после короткого летнего дождя — и земля, и трава, и деревья, и сам воздух становятся мягче, свежее, ласковее.

Поздно вечером, когда уже почти все гости разошлись, женщины, оставшиеся помочь Татьяне убрать посуду, стали в кружок и запели старинную казачью песню. Высокий и чистый голос легко взлетал и нежно растекался в ночную тишину:

Ой да, разродимая моя сторонка,

Ой да, разродимая моя сторонка…

Женщины подхватывали несколькими тонами ниже, «дишканили»:

Ой да, не увижу больше тебя я,

Ой да, не увижу больше тебя я.

Давно, чуть ли не в детстве, слышал эту песню Семен. А песня страстно рассказывала-выговаривала о тоске казака на чужбине, о предчувствии скорой смерти от свинцовой пули. Она была жалостлива и вместе с тем мужественна, в ней слышались нежность, и боль, и горячая любовь к далекой милой родине, к родной матери, к вольному тихому Дону.

В хватающих за сердце повторяющихся «ой да…» раскрывалась, распахивалась душа казака, тоскующего по родимой степи, по горячему ветру и солнцу, по бескрайним шляхам с хуторами и станицами, с затравевшими могильными курганами, с лазоревыми цветами…

И чудилось, что не пятеро-шестеро женщин поют, а многоголосый, слаженный хор под высоким небом. Жаворонком взлетал чистый и светлый одинокий голос, и за ним тихо, медленно, словно туман на некошеный луг спускались, замирая, басы.

Казалось, что молодой месяц, изогнувшись, чтобы получше расслышать песню, засиял еще сильнее.

Семен подпевал и плакал, не стесняясь слез. Впервые за много лет ему было так хорошо и легко на душе, точно полая вода прорвала и понесла все, что скопилось, застоялось и томило душу долгие годы…

А женщины пели.

Примечания

1

Биоценоз — совокупность и взаимоотношения растений, животных и микроорганизмов на определенной местности, их приспособляемость к условиям окружающей среды.