Мальчик с чёрным петухом - Штефани фор Шульте

страдальческий народ. О! И тут же у художника родилась идея для картины. Он притих и увидел эту картину перед собой. На этой картине не было ни ангела, низвергнутого с неба, ни вознесения воскресшего Иисуса, а было падение людей в облака. Как будто их сорвали с земли, с выпученными от страха глазами и вывернутыми конечностями, чтобы освободить от них землю для добра. Как бы это было красиво, если бы реки вдруг потекли не полные крови, и рыба в них не плыла бы кверху брюхом. Если бы поля могли расцвести не для того, чтобы стать тайным местом осквернения и изнасилования. Чтобы новым росткам не пришлось в поиске дороги к свету прорастать сквозь разорванную и разрезанную одежду, сорванную с чьего-то тела. Пусть бы это было мирно и, возможно, даже немного скучно.

Может быть, даже настолько скучно, что у художника долгое время не рождались бы идеи для новых картин.

И тут он спросил себя, смог бы он прожить, если бы в жизни больше не было ни зла, ни жестокости, которые можно изобразить красками на холсте. Тогда бы, пожалуй, он до конца дней своих только и рисовал бы, что мальчика. И ему не требовалось бы для этого никакой другой краски, кроме золотой.

А вот в этих местах Мартин уже был. Когда уходил. Очень давно. Но каждый камень казался ему знакомым и памятным. Вся его душа напряглась и сжалась. Не зная, как назвать это чувство, он спросил у художника.

– Предвкушение, – сказал тот. – Это называется предчувствие радости.

И Мартин сразу понял, потому что он сильно радовался надежде увидеть Франци и взять её с собой. Ему даже в голову не приходило, что она может отказаться или что её не окажется на месте.

– А ты знаешь, ведь может быть так, что она умерла, – сказал художник.

– Нет, это к ней не подходит, – твёрдо сказал Мартин.

– Она могла выйти замуж. Может, уже и родила.

– Я люблю детей, – ответил Мартин.

– Наверняка всё это не так-то просто.

– Да гораздо проще, – сказал Мартин.

– О господи! – вырвалось у художника.

Он боялся разочарования и огорчения Мартина. После того как сделано уже так много. Только бы ему не пришлось мучиться ещё больше.

– Ладно, оставим это, – сказал художник, и они продолжили путь. Днём ехали верхом, ночами спали под открытым небом.

Однажды им пришлось ехать по полю, засыпанному пеплом, и они слишком поздно заметили, что это был пепел бесчисленных трупов. Он лёгкой пылью взмывал в воздух из-под копыт лошади. И как бы медленно они ни ехали, пепел возносился, а потом медленно оседал серой вуалью на их лицах и волосах, и клубы серой пыли тянулись за ними, так что их путь можно было проследить с другого конца поля. Пепел забивал им ноздри и иссушал им глотки. Им приходилось отплёвываться и сморкаться. Позднее они нашли ручей и смыли с себя эти мёртвые останки. О костях и черепах, рассеянных по этой пепельной пустыне, они не говорили.

Они постепенно привыкли к своему коню. Они отпускали его пастись и радовались, что с его помощью преодолели ещё часть пути. Франци понравилось бы ехать верхом на коне, думал Мартин.

В эти дни им больше никто не повстречался на пути. Теперь уже недалеко, это мальчик знал. Больше уже не могло быть далеко. Вот проедут следующий кусок пути по лесу – и будет возвышенность. А вот они и въехали на неё. Дальше дорога шла вниз. Мартин узнал этот участок пути. Вот здесь он заметил рыцаря и бежал за ним, здесь его вороной конь поднимался в гору, а Мартин тщетно пытался его догнать. Тогда под плащом рыцаря была спрятана похищенная дочка Годели. Мальчик побледнел от тяжести этого воспоминания.

И вот они наконец добрались до деревни. Мартин не издал ни одного ликующего возгласа. Слишком велико было волнение. Мальчик сразу увидел, что над трубами вьётся дымок. Ты смотри-ка, все ещё, кажется, живы. Художник скрипел зубами, ему хотелось бы удержать Мартина, но тот неутомимо направил коня под гору, и вскоре они очутились на деревенской площади. Всё тот же колодец, кусты шиповника, а вон там, в тени дерева, всё та же неразлучная троица: Хеннинг, Зайдель и Заттлер. Примостившись кто на камень, кто на стул, они играли в карты.

Они выкрикивали, у кого какая карта, они объявляли свои взятки. Кто-то выигрывал, кто-то проигрывал, кто-то собирал карты со стола. Новая раздача, мрачные взгляды, устремлённые в свои карты. Потом они прижимали их к груди. Кусали себе губы, Зайдель высмаркивал кровь из своего разбитого носа, покрытого корочкой. Подойдя поближе, можно было разглядеть, что пострадавшим был не один Зайдель, а все трое. У кого синяк на скуле, у кого кровоподтёк, заплывший глаз, разбитая губа, оторванный рукав. Что здесь произошло между ними?

Мартин привязал коня у колодца. С тоской и нетерпением посмотрел в сторону харчевни. Есть ли там ещё Франци внутри? Кошка неторопливо прошествовала мимо. За окном в харчевне двигались тени.

Трое продолжали игру, пока художник и Мартин не подошли к ним близко. Художник спросил:

– На что играете?

Обычно игра идёт на свинью или петуха, на честь – если она есть у кого, или он думает, что есть, на кружку шнапса.

Эти трое ответили не сразу, первое время они были заняты удивлением: уставились на мальчика. Неужели опять тот проклятый ребёнок, который мозолил им глаза своим сиротством. Нет, он уже не ребёнок. Рослый, с угловатыми чертами лица. С добрыми глазами. Проклятье, да как вообще может быть, что он ещё жив?

– Никак это ты! – вырвалось наконец у Хеннинга. И разумеется, он имел в виду их обоих. Художника, который обезобразил их алтарную картину, и мальчика, который испортил каждому из них мир с самим собой.

Мартин поздоровался. Зайдель моргал, Заттлер покашливал, поддерживая при этом своё сломанное ребро.

– На что мы играем, говорите? – продолжил Хеннинг. – Да на что здесь у нас играть, что нам тут проигрывать?

– На Франци, – сказал Мартин.

– Проклятый мальчишка, – сказал Зайдель.

– Я хочу её забрать, – объявил Мартин.

– О чём это он? – спросил Заттлер.

– Франци, – повторил Мартин.

– Да, – сказал Хеннинг. – Речь идёт о Франци.

– Этакая бабёнка.

– Вы играете на Франци? – недоверчиво переспросил художник.

– Да, точно.

– Но Франци я сейчас заберу, – спокойно сказал Мартин.

– Да где тебе.

– Но я хочу забрать её с собой.

– Придётся тебе, наверное, сперва спросить у неё самой, – сказал Зайдель.

– Точно так же, как вы её спросили, можно