Вальс душ - Бернард Вербер

Это сказано выразительным тоном, но Эжени проявляет настойчивость.

– Это важно, Николя. Лучше поймайте парня.

Молодой человек смотрит на нее и глубоко дышит, чтобы не психануть.

– Как скажешь. Только я не уверен, что в суматохе мы правильно выберем мишень.

– Мужчину, а не женщину, очень тебя прошу, Николя. Ради меня.

– Ты революционерка с буржуазными принципами, – говорит он. – Не сделаешь никакой революции…

– …не разлив чая, знаю, – перебивает она его. – Но у Че Гевары тоже, кажется, были принципы.

Николя нерадостно смеется:

– Ты шутишь? Это был жестокий человек. Он участвовал в допросах и казнях просто ради удовольствия. Он ввел «красные воскресенья», дни обязательной неоплачиваемой работы, развернул первый тропический Гулаг – трудовые лагеря заключенных по примеру советских. Это был марксист-догматик. Цель для него оправдывала средства. Кубинская революция – это двадцать тысяч трупов, по большей части гражданских.

– Какой кошмар! – возмущается Эжени.

– Революция есть революция. Яичницы не сделаешь, не разбив яиц.

– Двадцать тысяч убитых, говоришь? Дороговато для яичницы.

– Революция красных кхмеров в Камбодже – это вообще не менее двух миллионов смертей. Ты в курсе, что Пол Пот учился в Сорбонне?

– Я не знала…

– Русская революция 1917 года стоила пяти миллионов жизней. Китайская революция Мао – пятидесяти миллионов китайцев.

Эжени растерянно качает головой:

– Какой ужас, эти твои цифры! Ты циник!

– Нет, реалист. Надо видеть дальше этих деталей. Цель революции – полный контроль за человечеством. Хочу открыть тебе глаза. Сначала мы приходим к власти, а уж потом можно будет позволить себе мелкобуржуазную роскошь морали и попыток беречь жизни.

– Это и есть коммунизм?

– Мы верны учению Сталина. То, что мы собираемся сделать через несколько минут, – это начало борьбы, которая, если все сложится, приведет к переменам на общемировом уровне. Не обойдется без бедствий. Но без готовности это выдержать лучше вообще не начинать. Поэтому Виолэн регулярно распоряжается о чистках, очищении наших рядов. Нас с тобой ждет война. Те, кто против нас, еще хуже. Вспомни, что они сделали с бедняжкой Лолой. Вспомни Вторую мировую войну. Мы – это сопротивление фашизму, капитализму, владычеству богачей, эксплуатирующих бедноту. Мы на стороне добра.

Эжени помнит, как упорно он вдалбливал ей азы марксизма-ленинизма. Ей нравилось, что Маркс помогает объяснить историю, эволюцию человечества. Классовая борьба. Рабочие против промышленников. Борьба, корни которой уходят в восстания рабов.

Действительно ли стоим мы на стороне добра?

Николя кладет руку ей на плечо.

Они переходят через улицу, входят в здание университета через служебный вход и идут в амфитеатр, более современный, чем амфитеатры Сорбонны.

На Эжени большой берет и скрывающие лицо темные очки. Она садится в заднем ряду.

Входит лектор. Она узнает его, это депутат от ННП Лоран Фориссон. Улыбчивый, волосы средней длины, пиджак безупречного покроя. Черные рубашка и галстук. Эжени удивлена его моложавостью.

Дождавшись тишины, он поворачивается к доске и выводит большими буквами: РАБОТА, СЕМЬЯ, РОДИНА.

– Эти три слова – девиз Французского государства, политического режима, созданного маршалом Петеном и просуществовавшего с 1940 по 1944 год, – начинает Фориссон твердым уверенным голосом. – А что мы видим в наши дни? Откат этих ценностей под натиском тунеядства, сексуального извращения и глобализации. Мы утрачиваем нашу идентичность на предприятии, в семье, в государстве. Нам предлагают заменить нашу национальную идентичность опасным, разрушительным творческим потоком, в котором мужчины и женщины равны, перемешаны, растворены. Но все мы разные! Зачем женщинам уподобляться мужчинам? Роль женщины четко определена веками: она – мать и хранительница очага. Она заботится о детях, ухаживает за домом, поддерживает мужа, когда он возвращается уставший с работы или с войны. Уверен, присутствующие здесь девушки убеждены в этом в глубине души…

Мнения в аудитории разделяются. Звучит и одобрительный гул, и возмущенный ропот. Фориссон, довольный произведенным эффектом, продолжает:

– Каким бы странным это ни показалось некоторым, Россия и Иран придерживаются, на мой взгляд, более здравых представлений о месте женщины и о роли мужчины. Но мы здесь, на Западе, растеряли наши ценности. Знаете ли вы, дорогие студенты, кто из глав Французского государства больше всего ценил женщин?

После недолгого молчания, нарушаемого недовольным шепотом, Фориссон отвечает на свой вопрос:

– Маршал Петен! Когда маршал был у власти, женщину превозносили в ее женском качестве, как и крестьянина – в его качестве кормильца, солдата – в его качестве защитника родной земли от супостата.

Лоран Фориссон нажимает кнопку на пульте. Опускается экран.

– Уже в сороковых годах были проницательные люди…

На экране появляется мужчина с густой шевелюрой, в очечках, с волевым подбородком.

– Представляю вам неизвестного героя: Жак Дорио. В 1920 году этот бывший рабочий-металлург становится главой коммунистической молодежи.

В аудитории возмущенно свистят.

– Подождите, подождите… В 1921 году Дорио едет в Москву, представлять французскую ветвь Коммунистического интернационала и восхищаться Лениным. Вернувшись во Францию, он старается большевизировать компартию. В 1924 году становится депутатом от Сен-Дени и ярым проводником ультралевой повестки.

Эжени озадачена.

Куда он клонит?

Внезапно экран чернеет, на нем фотография: Иосиф Сталин воодушевленно жмет руку нацистскому министру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу.

– 23 августа 1939 года к всеобщему удивлению, когда все думают, что коммунисты и нацисты – заклятые враги и что их идеологии диаметрально противоположны, Сталин подписывает германо-советский пакт с Гитлером, Сталин не жалеет похвал для своего нового друга, восхищается им, называет «отважным новатором».

Фориссон опять жмет на кнопку. Появляется Дорио, немного постаревший, потолстевший, одетый гораздо лучше, чем на прошлой фотографии.

– После подписания германо-советского пакта Жак Дорио основывает ФНП, Французскую народную партию, открыто и активно сотрудничающую с нацистской Германией. Этот ультралевый деятель понял правоту ультраправых. Стал в каком-то смысле пионером.

Не знала эту историю, но понимаю, что такой резкий вираж может посеять смятение в умах, думает Эжени.

Следующие полчаса Фориссон прославляет исторических лидеров: Муссолини, Франко, Пиночета, называя их идеалистами и спасителями родины.

Он заключает:

– Я не лицемер, я провозглашаю истины, которые весь мир предпочитает забыть или игнорировать. А именно, что лучше защищать труд, чем свободу, семью, чем равенство, родину, чем братство. Я призываю бороться за новый порядок, который изгонит буржуев и интеллектуалов, чтоб власть оказалась наконец в руках народа. Таков естественный смысл Истории. Спасибо за внимание.

Аплодисменты, перекрывающие немногие возмущенные голоса.

Все-таки есть и такие, кто не разделяет его мнение, подмечает Эжени.

– Вы – позор этого университета! – бросает одна из студенток и покидает аудиторию, оплеванная и обруганная остальными.

Воинственная молодежь демонстрирует враждебность в отношении тех, кто смеет критиковать сказанное