Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

– Домой ступай, – раздался скрипучий голос.

Лиза вздрогнула, обернулась и увидела нянечку со шваброй в руках – маленькую согбенную старушку в белом, подпоясанном синим поясом халате.

– Ступай! – ворчливо повторила нянечка. – Чего здесь торчать? Иди домой, свари бульон. Из грудки свари, постный. Яблоко натри, только зеленое, не красное: красное младенцу нельзя – расцветет как маков цвет, огнем запылает. Забыла небось?

Лиза растерянно кивнула.

– Виноград не неси, пучить будет. Печеное, шоколад тоже нельзя. Вона, – нянечка кивнула на стену, на которой висели таблицы, – иди, читай и запоминай! Грамотная небось!

И бабка заелозила шваброй с тряпкой из мокрой мешковины.

Лиза кивнула, подошла к таблицам, стала копаться в сумке в поисках ручки, потом спохватилась – вот дура! Врач ведь, все знает, а ведет себя как придурочная! Как будто не знает, что можно и что нельзя. Вот что значит, когда болеют и рожают свои.

Лиза уложила в пакет Анютины вещи (босоножки, платье, лифчик) и вышла на улицу.

Раннее летнее утро было свежим, прозрачным, спокойным. На клумбе цвели ноготки и бальзамины, улицы были пусты – выходной.

Лиза шла к метро и думала: о дочери и малыше, который должен родиться. Кто это будет – мальчик, девочка? Хотелось мальчишку…

В полупустом вагоне она задремала, чуть не проехав нужную станцию.

«Ну вот, начинается новая жизнь, – думала Лиза. – Новые хлопоты, новые заботы, новые тревоги».

А разве был перерыв? Кажется, не было. Анюта младенец, Анюта детсадовка, Анюта школьница. Корь, ветрянка, ОРЗ, грипп. Боли в желудке, экзема. Драка в первом классе, скандал в пятом, что там было? А, Анюта подбила весь класс на прогул! Что еще? Да много всего, сразу не вспомнишь.

А теперь ее маленькая Анюта рожает. В шестнадцать лет, господи! Лизе казалось, что она уже свыклась с реальностью, примирилась, но, видимо, нет…

Мам-Нина, Мария, да и она, Лиза. Теперь ее Анька? Ну и Полечка вдобавок… За что всем такая судьба?

Но самое главное, чтобы родился здоровый малыш и была здорова молодая мамаша. Изменит ли раннее и неожиданное материнство ее в лучшую сторону? И как Лиза справится со всем этим, как?

Господи, о чем она, как она может жалеть себя, когда там, на Шаболовке, мечется, страдает и воет от боли ее дочь? Хорошо, что сегодня вечерняя смена, может, удастся поспать…

Мария сидела на кухне.

– Привет, – скидывая босоножки, сказала Лиза. – Ты завтракала?

Мария махнула рукой.

– При чем тут я? Как она?

– Как все роженицы, – ответила Лиза, – корчится от боли, трясется от страха. Нормально. Чайник поставишь? Я переоденусь.

Чай пили молча.

Лиза смотрела на часы. Звонить в роддом или позже? А вдруг уже?

– Как все повторяется, – вдруг сказала Мария.

– Что повторяется? – растерянно уточнила Лиза. – Ты о чем?

– О жизни, – усмехнулась Мария. – О жизни… Один в один повторяет судьбу своей матери.

– Ты… знала? – срывающимся шепотом спросила Лиза. – Или догадалась?

Мария с усмешкой посмотрела на дочь.

– Догадалась! – хмыкнув, повторила она. – А как тут не догадаться, когда все налицо! Анюта – копия Ритки. Да и на Польку похожа. На Польку – лисьими повадками, та была той еще лисой. А внешне – на Ритку, ты что, не замечала?

Лиза ошарашенно молчала. Значит, Мария все знала. Знала и молчала. Почему? И любила Анюту как родную внучку…

Ее, родную, не любила, а чужую по крови, «соседскую», полюбила всем сердцем.

– Давно догадалась? – сухо осведомилась Лиза.

Мария махнула рукой – давно, недавно, какая разница?

– И молчала, – усмехнулась Лиза. – Странный ты человек.

– Анюта меня полюбила. Ты отвергала, а она приняла. Думаешь, мне с тобой было просто? Знаю, что виновата перед тобой. Сколько раз каялась. А ты – нет, ты кремень. Не простила. Убийц прощают, а ты стоишь на своем. А она мне стала самой родной – какая разница, чья она? В ее лице я обрела и дочь, и внучку, и самого близкого человека. А ты, Лиза, за все годы не помягчела. Взяла меня из жалости – и всю жизнь демонстрируешь свое благородство.

Лиза встала из-за стола, понесла к холодильнику колбасу, сыр и масло.

– Ты хороший, порядочный человек, – продолжала Мария. – Но в тебе нет любви. И жалости нет. Себя да, жалеешь. Но не других… Ладно, зря я все это затеяла, не ко времени. Прости, накопилось. Долго молчала, а тут прорвало, нервы. Не сердись, старая я, собой не владею. Ну что, будешь звонить? Или позже?

Лиза подошла к раковине, вымыла чашки и наконец обернулась:

– Ты… Любви хочешь? Понимания, жалости? Этого все хотят, – усмехнулась она, – только не всем достается! Вот и я. Знаешь, почему я себя жалею? Да потому, что больше никто меня не пожалеет! Ни ты, моя… – Лиза запнулась, – моя мать. Ни Анюта, моя дочь.

– Любви, говоришь, хочу? – усмехнулась Мария. – Так она у меня есть. Она же в нас – любовь. В ком больше, в ком меньше, а в ком совсем чуть-чуть. В нас она, Лиза. А встречная, взаимная – это как повезет. Вот я знаю, что есть ты и есть Аня. Что ты придешь с работы, что-то мне скажешь или просто кивнешь. Знаю, что приляжешь отдохнуть в соседней комнате. Как бы там ни было, ты здесь, рядом, за стенкой. Помнишь песенку? «Мне было довольно того, что гвоздь остался после плаща…»[4] Это ведь не только о мужчине и женщине, это про всех нас. Любви тебе не хватает, тебе она нужна больше, чем мне. Подожди, не вскидывайся! Дай моим словам побыть там, в тебе. Пусть полежат. Не зря говорят: семь раз отмерь. А жизнь показывает, что резать не всегда и надо. И мосты сжигать не всегда: вдруг захочешь вернуться, а некуда, не к чему.

Мария замолчала.

– Ох, а звонить-то! В роддом, Лиза!

Вздохнув, Лиза вытерла руки и пошла к телефону.

– Что, мальчик? – закричала она. – Все нормально? И мать, и ребенок? Три триста? Да, слышу! Слышу – пятьдесят два сантиметра! Спасибо! Спасибо огромное! Простите, последний вопрос: когда можно приехать и привезти передачу?

– Ты слышишь? – крикнула Лиза. – Мальчик! Здоровый!

Лиза вернулась на кухню и повторила.

– Ты слышишь?

Мария плакала. Лиза подошла и обняла ее.

– Дурочка, – пробормотала Мария, – я за тебя беспокоюсь. Опять все на тебе, как справишься, откуда силы возьмешь? Я что, не вижу, какая ты с работы возвращаешься? Ведь еле ноги таскаешь, поесть сил нет! Нас тянуть, а тут еще младенец! Как сдюжишь? Дочь подняла, тебе бы