Сыновья профессора - Бруно Саулит

Затрещал воротник, а пальцы Петера не разжимались.

— Я тебе говорю: пусти, — произнес Виктор совсем медленно, и голос его задрожал. Лицо побагровело, кулаки сжались.

Петер и вправду обезумел: физическое превосходство Виктора было подавляющим. Достаточно одного удара, одного рывка…

— Мерзавец! — повторил Петер. — Сверхчеловек! — Он разжал пальцы и указал на дверь. — Уйди, и чтобы я больше не видел тебя в этой комнате. Понял?

Виктор круто повернулся и вышел. Глухо хлопнула дверь, Петер остался одни. Он стоял, точно изготовившись к бою, только бой этот уже окончился. Окончился без победителя.

К горлу подкатил комок, теснило дыхание.

— И ее тоже? — повторил про себя Петер. Казалось, вот-вот он завоет, как пес, которому жаль другого пса, а самого себя еще больше.

Стенные часы в столовой пробили четыре. Петер постоял, склонив голову, схватил портфель и выбежал в переднюю. Еще можно было съездить на завод: лишь работа даст забвенье в тяжелые минуты.

23

А в это время Виктор сидел у стола, зажал между колен корзину для бумаги. Он брал одни за другим исписанные листы и, перервал пополам, опускал в корзину.

Ему не было жаль своего труда, в голове не вникало никаких связных мыслей, было только тревожное, бредовое состояние, когда единственным выходом кажется уничтожить, выбросить вон все прошлое.

— Ничего мне не надо, — твердил он. — Ничего, ничего.

Стало темнеть. Повесть была изорвана и выброшена, друзья потеряны, Айна исчезла так же быстро, как этот осенний день.

«Мерзавец!» — звучал в ушах гневный голос брата. Виктор сел на тахту и уставился взглядом в стену. Неужели действительно все потеряно? Неужели он уже не тот удачливый, непобедимый Виктор Вецапинь, которым восхищались, о котором говорили все окружающие?

Что делать, куда идти? Виктор стиснул ладонями виски. В комнате была тишина, а за окном ненастный осенний вечер. В такой вечер нужен друг, все равно, что бы он ни говорил, как бы ни относился к тебе. Тяжелой походкой Виктор вышел из комнаты и направился к телефону. Он хотел позвонить Эрику Пинне — из всех однокурсников это был самый близкий ему, самый простой парень. Эрик ни на кого не обижался, даже когда задевали его самолюбие.

Замелькали цифры в телефонном диске, в трубке послышались прерывистые гудки, и незнакомый мужской голос ответил:

— Эрика Пинне из тридцать седьмой? Его нет. Позавчера отправили в туберкулезный санаторий.

Виктор положил трубку я обернулся — а гостиную вошел отец. Как обычно, он двигался не спеша, Виктор отлично знал, что это кажущаяся медлительность и тяжеловесность — признак не бездеятельности, и, наоборот, большой нагрузки и прожитых лет, медленно и верно сгибающих книзу плечи профессора.

И вдруг Виктор решился поговорить с этим единственно близким человеком, которого он уважал по-настоящему. Это уважение никогда не выказывалось открыто, ведь мужчины не терпят чувствительных излишеств.

— Ты дома? — спросил мимоходом Мартин Вецапинь, кладя на стол портфель.

— Да, папа. У тебя найдется немного времени? Мне нужно с тобой поговорить.

— Да? — профессор взглянул на сына воспаленными от усталости глазами. — Некогда мне сегодня. Другой раз. — Он взял портфель и направился в кабинет. — Если тебе нужно денег, возьми у Марты.

И дверь захлопнулась.

«Что это за проклятый дом?!» — Виктор перевел дух и кинулся в переднюю. Схватив пальто и шляпу, он сбежал вниз по лестнице и выскочил на улицу.

Большими мягкими хлопьями падал первый снег. Прохожие, весь день спешившие как на пожар, к вечеру, казалось, замедлили шаги, и на их воротники и шапки устало ложились белые, чистые снежинки. Даже троллейбусы совсем тихо скользили по заснеженному асфальту, оставляя широкие зубчатые следы.

Снегопад подействовал и на Виктора. Изменился весь город, — мудрено ли, что меняется и настроение человека?

— Здорово, старина! — кто-то схватил его за локоть. — Значит, филологи не узнают прежних друзей?

Виктор остановился: перед ним стоял Артур Нейланд, бывший студент, исключенный накануне весенней сессии.

— Как жизнь? — широко улыбался Артур.

— Так себе.

— Да ну? О чем же вам горевать: последний курс, и диплом в кармане!

— Так-то так… — буркнул Виктор. Разговор завязывался с трудом: слишком давно они не встречались.

— Никуда не торопишься? — спросил бывший однокурсник.

— Да в общем нет.

— Блестяще! — Артур шлепнул по ладони желтыми кожаными перчатками. — Значит, можем зайти посидеть! Хотя бы в «Лиру». Побалакать кое о чем по старой памяти.

— Можно, — произнес Виктор как бы нерешительно, хотя предложение Артура его явно обрадовало. Все-таки быстрее пройдет вечер и начнется новый день.

На углу Мельничной они остановились. В светофоре зажегся красный свет, пешеходы пропускали поток машин.

— Может, ты сейчас не при деньгах? — деликатно осведомился Артур. — У меня есть, не беспокойся.

За эти месяцы он заметно возмужал, держался гораздо увереннее. Элегантное зимнее пальто, шляпа, тонкий, воздушный шарф — все это свидетельствовало о том, что вопреки предсказанию Виктора исключенный из университета Артур живет припеваючи.

— Прошу! — Артур широким жестом указал на подъезд ресторана.

Швейцар за стеклом. заметив гостей, услужливо распахнул дверь.

— Моя ниша свободна? — надменно спросил Артур.

— Так точно. — Черная ливрея почтительно склонилась перед ним.

24

В этот же самый вечер хирург Делвер, закончил операции, откинулся в кресле, чтобы поскорее успокоить взвинченные нервы.

Никто его не тревожил, возбуждение вскоре упало. лишь в голове и во всем теле осталась тяжелая усталость. Делвер прикрыл глаза, и тотчас перед ним вспыхнул красный свет, зазвенело о ушах. Кто-то глухо стонал, рука в резиновой перчатке протягивала один за другим блестящие металлические инструменты. Потом лицо его уткнулось в колени, и Делвер очнулся.

— Усталость, — буркнул он, убедившись, что никто не видел, как он заснул. Неудивительно, что его так клонит ко сну: днем — у операционного стола, по ночам — с профессором за рукописью.

И вот всегда так: пока нет свободной минуты — можно держаться, а стоит отпустить вожжи, и уже нет сил противиться утомлению.

Он встал, подошел к зеркалу и поглядел на свое обрюзгшее, невыразительное лицо. Утомление было столь велико, что даже обычно тугие мускулы щек опали, расплывшись, как расплываются в тумане очертания предметов.

«Ничего, теперь немножко дух переведу, отосплюсь», — утешал себя Делвер. Книга уже закончена, остается обычная работа в операционной.

Делвер подошел к окну. На больничный сад спускались сумерки. Кружились снежинки, по дорожкам шли люди — служащие больницы, посетители, навещающие своих близких.