Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

полотно. На нем, как на экране, идет дождь. За ним еще один такой же экран, другой, третий. Пять или шесть белых страниц дождя опускаются под грохот грома и вспышки молний. Над головами кукол, что заняли места в партере, образуя публику, повисают дождевые полотна. Постепенно на этих страницах появляются силуэтами самые известные города мира — Рим, Париж, Нью-Йорк, Москва, возникают горы и пейзажи. Но вот снизу на страницах-полотнах начинает проступать вода. Она прибывает и постепенно поглощает все пейзажи и города, оставляя на поверхности лишь мусор и отходы. И тогда страницы исчезают, взмывая вверх. Только теперь мы замечаем, что вся сцена залита водой. Она уже начинает стекать к креслам в зале. Публику охватывает паника, куклы-зрители бегут, но вода настигает их, и вот уже весь этот маленький мир скрылся под ней. Голос повторяет слова Библии…

И продолжалось на земле наводнение сорок дней… и усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под небом. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле… Остался только Ной, и что было с ним в ковчеге…

Маленький бумажный ковчег покачивается на поверхности воды, затопившей игрушечный театрик.

В какой-то момент жизни падают, разрушаются стены комнат и городов, которые ты видел, в которых жил, и остаются лишь прозрачные перегородки памяти.

Тетрадь 5

МЕД

Все для Тонино Гуэрры превращается в рассказ или в поэзию: сказанное или написанное, или воплощенное в кино, в прозе или в стихах по-итальянски или на романьоло. Всегда есть рассказ в каждом его стихотворении, всегда есть поэзия в каждом его рассказе. Поэзия означает точный и конкретный неожиданный опыт с чувством внутри и тоном голоса, который с тобой говорит. Поэтому «Мед» — это книга, которая становится более прекрасной с каждым годом, а через сто лет все научатся диалекту романьоло, чтобы читать в оригинале дни двух старых братьев. И будут завидовать счастью, которое выпало нам быть друзьями Тонино и иногда слышать, как он звонит по телефону и спешит рассказать совсем последние новости из Сантарканжело, с площади Клодио, из Тбилиси…

Итало Кальвино

ЕЩЕ ОДНО ПОСВЯЩЕНИЕ ТОНИНО ГУЭРРЕ

Здравствуй, Тонино! Это — всего лишь письмо, я пишу его глубокой ночью — и улыбаюсь. Тонино, ты знаешь, что ты — великий художник (во всех смыслах этого многообъемного слова)?

Ты — знаешь, не можешь не знать.

Напишу тебе о том, чего ты не знаешь.

Некоторое время назад я, в печали, унынии, в темноте, нечаянно включила телевизор. И услышала твой голос, увидела то, что дано лишь тебе, — у тебя не может быть ни соперников, ни подражателей, — только те, кто благодарит и любит. Я благодарю и люблю!

Я поздравляю тебя с днем твоего рождения! Счастливый день! Здравствуй, Тонино!

Всегда твоя Белла Ахмадулина

Р. S.

«Белые столбы» — дважды знаменитое место. Сумасшедший дом и, неподалеку, сокровищница фильм и фильмов, всех драгоценностей синема и кино.

Туда ехали мы: Булат Окуджава, Борис Мессерер и я, по приглашению подвижников и хранителей, чтобы увидеть «Амаркорд», фильм в наших пределах никем не виденный, невиданное нечто.

Сценарий Тонино Гуэрры, режиссер Федерико Феллини. Лучшего я не успею увидеть.

Но я не о себе, о Булате Окуджаве. Понятно всем, что Булат не плаксив, но он не смог сдержать слез. Смысл их таков был… Впрочем, Булат не просил меня объяснять смысл слез, кратких и сокрытых.

Я от себя пишу: что, казалось бы, нам, нам, — здесь, в России, рожденным и убиенным, до причуд, говора и прихотей итальянской провинции, откуда родом Гуэрра и Феллини. Не бывает уездов, не бывает провинций — искусство всечеловечно и всемирно, и это — единственная уважительная причина для слез тогда, в тот день, для Булата и для меня. Но искусство заведомо оплакивает и утешает страждущих.

Я сейчас не могу писать об этом. Не всех может утешить и спасти что-нибудь при извержении Везувия.

Я перевела стихотворения Тонино Гуэрры, составляющие тайный и отверстый смысл «Амаркорда», и мои переводы были напечатаны в «Литературной газете» много лет назад.

Я и потом переводила Тонино Гуэрру — на язык, ведомый мне, — поэта Тонино Гуэрра.

Фильмы же — слово «сценарий» не подходит, слово «поэмы» тоже не льнет к бумаге.

Фильмы эти в моих переводах не нуждаются.

ПОЭМА О САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

Благодарю Беллу Ахмадулину за перевод «Поэмы о Санкт-Петербурге» и стихов.

Тонино Гуэрра

МУЗА

Шесть лет былому дню, когда впервые

я Музу обнаженную увидел — лежащей на полу,

в причудливом пространстве,

где Инна обитает при свечах,

обрывках кружев и воздухом колеблемых предметах

Фарфоровая Муза смотрит в потолок:

невинная застенчивая грудь

и чрево полное, готовое к рождению

Всего…

Теперь она большой художник, Инна.

Не зря она пустилась в дальний путь,

девчонка-странница с припасом дальновидным —

вкрутую сваренных на родине яиц.

Чтоб их запить,

в Италии достаточно фонтанов.

Чтоб совершенно жажду утолить,

Сикстинская капелла, Джотто

и вся Венеция наградой стали ей.

Вчера она сказала мне, что Муза —

часть малая большого сочиненья

в честь Пушкина.

На остальное денег не хватило.

Есть краткости названье: «мадригал».

И эта женщина принадлежит Поэту,

как многие иль все.

Я говорю ему: — Она — твоя,

но не скупись, дай вчуже насладиться

красою Музы, помечтать о ней,

как ты мечтал Италию увидеть,

внимая Данте, слушая Россини,

и видел пред собою воды Бренты,

удвоившие мраморную ткань

дворцов Венеции.

Я в дождь пойду под сумрачным зонтом

вдоль берегов Мареккьи, чья вода

так схожа с той, в каналах Петербурга.

УЛИЦА РОССИ

«Читатель ждет уж…»

Любуюсь улицею Росси.

Читатель, жди, повремени,

и ты получишь рифму: в розы

я обращу стихи мои.

Мне родствен Росси, кроткой просьбы

отвергнуть гордому не дам:

летят на мостовую розы

и падают к его ногам.

Подмостки роз — для крыл балета,

сад роз — к подножию колонн,

и Царскосельская аллея —

я знаю, думает о Ком.

Беспечным слогом лицеиста,

возросшим в оду иль в сонет,

воспета цветников