Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Отчего у них первая ссора вышла? – прерывая ее, спросила Марья Яковлевна графа.

– Завистлив был покойный всегда, – отвечал он, – Троекуров, Василий Борисыч, воспитанный человек был, ловкий, за границей учился. Александр Павлыч адъютантом его к себе взял. Ну, a тот, несмотря на богатство, остался лямку тянуть… Простить не мог… И женщина тут одна примешалась, вдовушка хорошенькая, – добавил граф шепотком и подмигивая своим собеседницам, – тот женится хотел, a Троекуров отбил и безо всякой свадьбы…

– Ну, конечно, это причина достаточная! – рассмеялась Марья Яковлевна.

– Стрелялись ведь они тогда из-за этого, – засмеялся и граф, – только и тут ему не повезло: Троекуров же всадил ему пулю в икру! Тут он со злости и на службу плюнул и в Москву жить переехал!

– Я была еще очень молода, в свет еще не выезжала, – продолжала г-жа Лукоянова, относясь к Троекурову, – когда по всей Москве было только и говору, что про эту свадьбу вашей матушки. Аким Иванович и слышать не хотел об этом; он ее, говорят, запирал, морил голодом… Ведь она гораздо моложе его была; он после смерти родных воспитал ее и привязался как к дочери, женится сам не хотел из-за нее…

– Совершенно так, – сказал Троекуров, – и мой покойный отец сам говорил мне, что он вполне понимал, как должно было казаться ужасным Акиму Ивановичу отдать за него сестру! Но это все-таки не дозволяло ему делать то, что он делал…

– Совсем спятил тогда человек! – прервал граф. – Я был тогда финляндским генерал-губернатором, и оттуда к себе, в Студенец, приехал, когда эта свадьба была. Он по всей Москве траурные билеты разослал: сестра моя, мол, Маргарита Ивановна, волею Божиею помре такого-то числа, в таком-то часу, в том самом, когда ей венчаться ехать.

– Да, да! – воскликнула Марья Яковлевна, – я помню, тогда рассказывали…

– У меня до сих пор сохранилось такое траурное извещение, – сказал Федор Федорович с какою-то заискивающею улыбкой, адресуясь через стол к Троекурову.

– Если бы не князь Дмитрий Владимирович, – молвил граф, – государь покойный за эту штуку хотел его в сумасшедший дом на цепь! Сослали только в имение. Через год вернули опять.

– Отец мой сам просил об этом государя, – промолвил кавказец.

– Да, добрый был человек Василий Борисович, и умный!.. A теперь где люди? – воскликнул старец, возвращаясь к залегшему в голове его помыслу, и поднялся с места.

– Да, мало, – сказала усмехнувшись Ольга Елпидифоровна, – я всех их вижу в Петербурге, но человека, по правде сказать, не встречала.

– Les hommes sont si rares en général36! – сочла нужным вздохнуть по этому случаю княгиня Шастунова.

– A плотину снести хотят, чтобы все затопило! – произнес таинственно на этот раз граф, склоняя голову и не подымая уже, a разводя веслами свои ладони.

Он взял со стола фуражку, встал и обвел общим поклоном присутствующих.

– Куда же это вы, граф, рано? – плачущим тоном проговорила хозяйка.

– Нет! У меня положено! В одиннадцать ровно – в постельке! Прощайте! Троекуров, стыдно, что у меня не был!..

Он пожал руку дамам и вышел из комнаты, переваливаясь с боку на бок своею быстрою и еще бодрою походкой. Хозяйка провела его до передней…

– И вот-с, под гнетом такого человека десять лет мы здесь прожили! – обращаясь снова к Троекурову, желчно выговорил Федор Федорович Овцын.

– Ничего не гнет, – сказал на это Ашанин, – добрейший человек со старою генеральскою придурью, – каким на месте был, таким и теперь остался.

Кавказец улыбнулся:

– Фонвизинский Здравомысл!.. A впрочем, кто поживет, увидит, – промолвил он шутливо и отошел опять к Александре Павловне.

Княжна Кира повела ему вслед длинным взглядом, поднялась и прошла в залу.

Чай был отпит; все остальное общество последовало за нею.

Фифенька, не любивший «головоломных» разговоров, a потому молчавший во все время, пока был граф, попробовал было теперь опять поднять на смешки княгиню Аглаю Константиновну, но она отвернулась от него за первым его словом и, махнув рукой, проговорила:

– Ne vous approchez pas de moi, vous êtes une peste37!

Он расхохотался и подошел к Ашанину.

– Вы здесь ужинать останетесь?

– Не знаю… нет, у меня голова болит.

Фифенька наклонился к его уху:

– Один кусок готовят свежий для хозяйки, a остальное все вчерашнее, разогретое. Вы заметьте, Архип подавать станет ей первой и пальцем-то большим ткнет на хороший кусок; она возьмет, a гостям дохлятина.

– Какой вздор!

– Верьте, не верьте, a я подглядел le truc38… Как это настоящее говорится, – спохватился он вдруг почему-то, – truc или tric?.. Разве у умной княгини спросить?

Он свистнул и фыркнул со смеха.

– А, все равно! Прощайте, я в клуб!.. A хороша déesse, правда? Femme chic39, настоящая!..

И он исчез.

В зале разбились группами. Княжна Кира села опять за свои пяльцы, a к ней опять присел неизбежный Овцын. Княгиня Шастунова совершенно завладела Ольгой Елпидифоровной: она допытывала петербургскую барыню чуть не до обморока про сына, про эту «coquine40 Lucie Ladrague», на которую он истратил cinquante mille, про его «41-tenue dans le monde», про то, как она думает, «когда его могут сделать aide de camp de Sa Majesté-41?» Марья Яковлевна слушала смеясь, глядя на свою молодую гостю, и только плечами пожимала.

– Помилуйте, княгиня, как может знать это все madame Rantzof? – попробовала было она выручить ее.

– 42-Oh, une jolie femme sait toujours ce qu’elle veut savoir! – отпустила в ответ княгиня, любезно улыбаясь своей жертве и продолжая допекать ее расспросами и просьбами «prendre de l’influence sur mon fils qui me coûte les maux de la tête-42!»

Ольга Елпидифоровна подняла умоляющие глаза на сидевшего невдалеке Ашанина, как бы говоря: «Хоть бы вы нашли средство меня избавить».

Но Ашанин только закусил губы и не тронулся. Он не подходил к ней с видимою нарочитостью, которую она как-то смутно угадывала и объясняла себе тем, что он избегал повода напомнить княгине о его ухаживании за ней в пору ее девичества, и дать тем возможность этой глупой женщине ляпнуть какую-нибудь пошлую шутку. «Это хорошо с его стороны!» – подумала она и предалась со смирением на дальнейшие истязания своего палача в наколке.

Подъехали между тем новые гости. Вошел некто Мохов, недавно кончивший курс в университете, небогатый молодой человек, два уже года страстно и безнадежно влюбленный в Сашеньку; вползла какая-то очень древняя княжна с двумя седыми букольками, в виде колбасок пристегнутыми к налезавшему на самые глаза чепцу, и с французским произношением русской речи, родственница хозяйки, которая и сочла нужным представить