Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Добро, довольно, не отставай только!..

«С этими наемными экипажами – беда! – пришло ему в голову. – Лучше ехать за нею, а то неравно что случится, не заметишь! Вот, говорил этот, та карета ее без колеса осталась, а это другая… „Владимир, мол, Петрович сами нанимали“, – повторил с невольной усмешкой он… „Это тот самый, который“»… – не договорил себе Никанор Ильич. Перед ним мгновенно блеснуло далекое воспоминание: темная летняя ночь в богатой усадьбе Шастуновых, полусумасшедшая старая дева, влюбленная в этого самаго Владимира Петровича, беседка в саду, «скандал», и там с ним она, Оля…

Он мотнул головой, отгоняя этот «вздор» из головы.

«Своевольница была она всегда такая, сумасбродница… и без умыслу безо всякого дурного, а так, что в голову втемяшется, так сейчас и»… Чего он только в ту ночь ни передумал, как ни перемучился, а понял все же, что это «легкомыслие одно» да молодость – и простил. И вот он десятый год женат на ней, «и какого, кажется, еще больше соблазну нужно женщине, как от всех этих ее в Петербурге графов, князей и вельмож? А она только, умница моя, водит их всех да вертит, и сама же мне, как найдет на нее такой стих, про все про это до ниточки доложит, и хохоту-то тут что бывает у нее, что слов таких ловких, что кажется бы в книжку только напечатать. И сама даже очень, можно сказать, строга, напротив, насчет всего такого, вот хоть бы взять нынче с этою Анфисой, например»…

– Да куда ж это она? – уже громко проговорил он, заметив, что карета, доехав до Никитских ворот, не продолжала вверх по Тверскому бульвару, а повернула по Никитской вниз.

– А нам все за ними, барин? – спросил извозчик, умеряя рысь лошади.

– Да, да, пошел… Все одно, низом можно, – объяснил себе Ранцов, запахиваясь плотнее в шинель от пронимавшего его холода.

«Господин Ашанин, – воскресало у него опять в памяти, – барчук балованный, беспардонная головка! Может, теперь поскромнее стал, а в ту пору даже жутко слушать было, что про него рассказывали…» И Никанору Ильичу вспомнился вдруг во всей подробности один из тех, всегда коробивших нравственное чувство его разнузданных рассказов про Ашанина, которыми наглый Свищов после ужина имел привычку угощать в Сицком холостую компанию лицедеев «Гамлета»: как этот «баловень» однажды, наняв нумер в одной известной московской гостинице, назначил будто бы там свидание в один и тот же день двенадцати барыням, «все мужниным женам», определив каждой из них по часу, от 12 часов дня до 12 ночи, и пробеседовал затем с ними все положенное время, сумев так устроить, что ни одна из них не заподозрила, что у нее могут быть конкурентки, и каждая ушла счастливая и уверенная в неизменной к ней одной страсти их общего, бессовестного Дон-Жуана… Ранцов и тогда не поверил этой истории, но, по его строгим понятиям, со стороны Ашанина уже было то скверно, что он не опровергал с негодованием этих рассказов Свищова, a смеялся им сочувственно вместе с другими, да пожалуй, и пуще всех других…

А карета Ольги Елпидифоровны, за которою шагах в пятнадцати следовали сани ее мужа, свернув с Никитской, выезжала тем временем Камергерским и Кузнецким переулками на Кузнецкий мост и, проехав первый его квартал, взяла вправо по Неглинному проезду.

– Да что ж это, куда? Назад, налево! – крикнул безотчетно Никанор Ильич, порывисто подымаясь со своего сиденья и ухватываясь за плечи своего извозчика.

Тот затпрукнул и осадил лошадь:

– Ворочать что ль?

– Нет, нет, они не туда взяли – догоняй!

Но карета, проехав улицу до первого ее перекрестка, круто повернула за угол Софийки и исчезла из глаз.

– Пошел, пошел! – погонял Ранцов.

Сани его, описав широкую дугу, завернули за тот же угол, очутясь на другой стороне улицы.

– Стали! – проговорил извозчик, натягивая вожжи и осаживая еще раз.

Никанор Ильич, ухватившийся на раскате за его пояс, чтобы не вылететь из саней, быстро повернул голову.

Карета действительно остановилась и стояла у крыльца той именно, знакомой Ранцову по своей репутации гостиницы, в которой когда-то Ашанин назначил в один и тот же день свидание двенадцати полоненным его красотой «мужниным женам»… И сам он, собственною особой, стоял теперь на этом крыльце в шубке и шапке из серых смушек (Ранцов каким-то чутьем угадал его скорее, чем признал в первое мгновение) и нервно дергал за ручку колокольчика, обернувшиеь в то же время в карете всем, освещенным месяцем, лицом своим.

– Мне, значит, соврал этот лакей, – растерянно проговорил себе Никанор Ильич, – он нанимал карету для себя, а Оля… Господи, что же это такое? – внезапным стоном застонало тут же в его груди. В отворившуюся дверь гостиницы, вслед за Ашаниным, быстро скользнула только что высаженная им из кареты женская особа с укутанною вплоть кружевным платком головой и в бархатной шубе, малиновый цвет которой отлил на миг под светом, вырвавшимся из двери наружу… И все затем исчезло за этою снова захлопнувшеюся дверью с быстротой какого-то сновидения.

– Стой! – крикнул Ранцов задыхавшимся голосом, выскочил из саней и, перебежав улицу, ухватился за колокольчик – и рванул.

Дверь отворилась не сейчас, и придерживавший ее рукою за замок полусонный швейцар спросил его хриплым голосом:

– Что вам угодно?

– Тут сейчас приехали… господин один, с дамой… ужинать, – домолвил Ранцов насколько мог спокойнее и находчивее.

– Ужинать? – протянул как бы недоверчиво тот, принимая, однако, руку от замка и пропуская его в дверь. – Вы с ними?..

– Да… Где они?

– Наверх пожалуйте! – с видимою неохотой промолвил травленый Цербер, лениво скидывая шинель с плеч вошедшего. – Там спросите…

Никанор Ильич с побледневшим лицом и трясущимися руками взбежал стрелой по ступенькам и очутился в недлинном коридоре, куда выходили двери шести или семи помещавшихся тут нумеров. У одной из этих дверей стоял слуга, заметно только что вышедший из нее и остановившийся там при виде поспешно шагавшаго к нему «господина».

– Поди сюда! – глухо и резко кликнул его на ходу тот.

Слуга двинулся не торопясь ему навстречу.

– Ты господина… Ашанина знаешь? – проговорил через силу Ранцов, передохнул и спросил снова. – Ашанина, понял? Знаешь его в лицо?

– Знаю-с, – пробормотал оторопело слуга, – а вам на что-с они?

– Он здесь, в этом нумере? – отрезал, указывая рукой, Никанор Ильич и пошел далее.

Слуга побежал за ним.

– Позвольте, надо доложить! – громко выговорил он, храбро становясь перед дверью нумера,