Тата - Валери Перрен

она давным-давно умерла. И что он воспитывает эту «подлую хитрюгу» и еще «посчитается» с ней. Что он имел в виду? Предпочитаю не знать. Он добавил, что через день «свернет лавочку» и свалит из «этой дыры, где и публики толком нет». Наглец…

История могла бы на том и закончиться. Девочка куда-то убежала, отец отошел к работникам, снимавшим шатер, – хлыст он сжимал в кулаке, – а я вернулся в мэрию, но два дня спустя в почтовый ящик бросили открытку из Гёньона. Текст был написан большими буквами: «Мать малышки жива. Она родилась во Флюме, ее зовут Мари Роман». Мари Роман. Я навсегда запомнил имя и фамилию. Подпись отсутствовала. Я за несколько минут связал сообщение с девочкой из цирка. Кто прислал мне эту открытку с видом романской церкви Гёньона в ясный летний день, осталось невыясненным. Я вернулся на площадь де Голля, но циркачи исчезли. Больше я их не видел. Ни отца, ни малышку. В тот же день я позвонил в мэрию Флюме, сказал, что у меня появились сомнения насчет личности некоего человека и я ищу Мари Роман, жительницу их округа. Они пообещали перезвонить, но так и не перезвонили. Я через день снова набрал номер и попал на крайне неприятную особу. Она тоже пообещала перезвонить – и тоже обманула. Я начал спрашивать себя: «Зачем рассказывать этой Мари Роман, что я, возможно, видел в Гёньоне ее дочь? А дальше что?» Все это имело место полвека назад. Какое-то время открытка стояла на моем столе. Потом я то ли выбросил ее, то ли она куда-то подевалась. Точно не скажу.

38

1 ноября 2010

По радио идет передача о Симоне Валер[26].

Она встретила будущего мужа Жана Десайи в 1942 году, на съемках. Я обожала эту изящную пару. Видела их на сцене три раза. Три момента счастья. Ее любимый ушел из жизни два года назад. Когда они воссоединятся? А я к кому «присоединюсь» в 80 лет? Мы с Пьером не будем стариться вместе. Что о нас скажут после смерти? Кто уйдет первым? Актер или режиссерша? Кого пригласят в выпуск новостей поговорить о другом?

– Могу задать вопрос? – спрашивает Льес.

А я-то думала, он заснул!

– Конечно.

Выключаю радио.

– Почему ты оставила фамилию бывшего мужа?

Я судорожно сжимаю руль побелевшими пальцами. Мы в пятидесяти километрах от Аннеси. Солнце стоит высоко в небе. Я хочу добраться до темноты. Мы одолжили машину у Адель. «Ребята, у меня в гараже отдыхает “ситроен”. Я езжу на нем раз в год по обещанию». «Я что, похож на человека, который катается на “ситроене”?» – пошутил Льес и отправился с ней за тачкой.

В баре он сказал:

– Едем во Флюме.

Я ответила, что это бессмысленно, что Мари Роман наверняка уже умерла и с этим ничего не поделаешь.

– Кто-то же должен ее помнить, а я хочу размяться. У меня три свободных дня впереди, да и ты ничем не занята.

– Сейчас начало ноября, Льес, а горы в начале ноября – это конец света.

– Давай, Аньес, шевелись! Берем по смене белья, зубные щетки и – вперед! Всего-то триста километров. На удостоверении личности написано: Флюме. Ты видела реакцию Обера на фотографию? Я думал, он сейчас помрет.

Мы оставили Эрве и Натали на тротуаре.

– Вы ведь нам позвоните? – жалобным тоном спросила она.

– Само собой. Мы не на всю жизнь уезжаем, – ответил Льес, – самое большее – на одну-две ночи… Люблю тебя.

Я покидала вещи в сумку, вышла и сразу вернулась за магнитофоном и чемоданом кассет, ведомая интуицией. Я ждала Льеса перед домом на улице Фреден и лелеяла надежду, что затеянная им авантюра смягчит мою боль. Женщина из дома напротив раздвинула занавески и помахала мне.

– Здравствуйте! – Я повысила голос до крика: – Спасибо! Было очень вкусно!

– Я сварю еще!

Она отошла от окна, и я решила, что как только вернусь, снова постучу в ее дверь. Возможно, она все-таки видела Колетт и что-нибудь знает, хоть и недавно поселилась напротив. Я то и дело собираюсь перейти через улицу, но всякий раз оказывается либо слишком рано, либо слишком поздно. Прослушивание кассет отнимает все мое время, дни и ночи.

Льес приехал на новом сером «ситроене» Адели, пахнущем кожей, я закинула чемодан на заднее сиденье, и мы стартовали.

– Ты знаешь, как работают эти штуки?

Я тыкаю пальцем в GPS, вижу последние маршруты, введенные в бортовой компьютер, и набираю адрес отеля.

– Первые двести километров мои, потом поменяемся, договорились?

– Заметано.

Я задремала на выезде из Гёньона и проснулась только через двести километров, когда Льес решил заправиться: мой организм требовал отдыха.

Я решила объяснить Льесу, почему оставила фамилию Пьера.

– Назло. Хотела досадить ему.

– А вышло по принципу «сама дура».

– Наверное…

– Вы разошлись, но ты каждый раз бередишь рану, произнося фамилию Дюген.

– Может, и так.

– Мне ужасно нравилось сочетание Аньес Септамбр.

Я выдерживаю паузу и перевожу разговор на другую тему:

– Загляни в мою сумку.

– Зачем?

– Достань конверт и открой его. Ты должен прочесть, пока мы не приехали во Флюме.

Льес расстегивает молнию и замечает разбитый телефон.

– Колесом наехала?

– Разговор вышел из берегов… Я швырнула его об стену. Благодаря этому нашла два спрятанных Колетт конверта.

– Глупость несусветная, он же дорогущий!

– Знаю. Бывший муж, чью фамилию я все еще ношу, так и сказал, когда дарил…

– Все данные хранятся на симке.

– Да. Контакты, память. Нужно всего лишь сменить аппарат. Телефон в этом смысле похож на человека: умирает оболочка, душа остается нетленной.

– Считаешь, воспоминания хранятся в душах?

– Да.

– Надеюсь, ты ошибаешься. Если я однажды получу шанс вернуться, предпочту полную обратную перемотку… Хотелось бы стать голубоглазым блондином – мне надоела моя арабская рожа.

– Ты красавчик, Льес.

– Да ладно тебе… Почему ты «отомстила» телефону?

– Из-за Пьера. Он позвонил. Разговор начался мирно, но мы очень быстро все драматизировали. Пострадали мой телефон и бутылка виски доктора Пьери, которую я с горя вылакала… Прости меня.

– За что?

– За упоминание спиртного напитка.

– Глупости! Можешь при мне упоминать водку, пиво, загул и даже попойку. Люди, стесняющиеся угоститься при мне аперитивом, раздражают сильнее выпивох. Абстиненция у меня, а не у остального мира.

Льес умолкает. Моя сумка все еще лежит у него на коленях, в правой руке он держит покалеченный телефон, но следит за дорогой. Правда, думает о чем-то своем. Мы катим вперед под бледно-голубым небом, освещенные белым светом. Верхушки деревьев