Бесконечное землетрясение - Эван Дара

Мистер Джордано швырнул голубую тетрадь ему на парту. Он увидел широкую грозную спину уда ляющегося по проходу учителя. В кружке на обложке тетради стояла большая красная двойка.

Это его уязвило, но защититься было нечем. Он не мог показать учителю все, что когда-то было написано о Клоде Шенноне, и сказать: «Вот». Невозможно переубедить учителя, когда тот что-то вбил себе в голову. Если тебя признали виновным, ты никогда не сумеешь оправдаться. Прилипшая вина никогда не отклеивается. Он говорил себе, что впредь нужно писать доклады проще. Сдавать на проверку откровенную глупость.

— Вы так делали в твоей прежней школе? — спросила одна девочка, когда они выходили из класса.

Когда через несколько дней он тайком получил карандаши от одноклассника, проходившего мимо его парты, то сочинил для себя историю. Будто бы мальчик оставил карандаши не потому, что он был беден. Он оставил их, потому что хотел побудить его писать больше докладов. Он и сам верил себе, несколько секунд.

Пока он нес доклад домой, делая длинный крюк через аккуратные пригороды к их двухкомнатному бунгало в Валдосте, стыд был дважды разбавлен слезами, но мать оказалась слишком занята тем, что не разговаривала с отцом, а потому о докладе не вспомнила и сына о нем не спросила.

А сестра тоже была тогда в бунгало? Он не помнит, да или нет. Но как же иначе? Где же еще она могла быть?

Опускается ночь, приносит тишину и страх. Когда снаружи становится спокойнее, его внутренняя борьба перенимает эстафету. Сейчас он чувствует себя, с одной стороны, в большей безопасности, а с другой, более потерянным. Он находится в незнакомом месте. Он не может быть уверен, что методика, которую он в минуты полегче называет навигационной системой, будет работать и дальше. И стирку придется снова отложить.

Даже выбравшись за город, он шагает среди покалеченной мебели, прохудившихся шин, клочковатой травы, опять осознает, что ночью его шаги становятся менее твердыми, более осторожными. Словно лодыжки смазаны, заменены подшипниками. В чистом небе, к счастью для него, сияет круглая луна, но это не помогает. Ночной низкий гул в ушах звучит громче.

Незанятое спальное место проще будет найти подальше от города. Он идет, как надеется, в ту сторону. Он встает, видит смутные силуэты трех согнувшихся босых пилигримов, которые, шатаясь, бредут ему навстречу. Что это может значить? Он говорит себе, что любой смысл за пределами неразберихи создает только дополнительную неразбериху. Он продолжает путь в выбранном направлении.

Он спотыкается о предмет, оказывающийся конским седлом, резко поворачивается, видит нечто громоздкое в сорока футах слева. Черное и неподвижное на фоне лунного света. Достаточно крупное, чтобы пробудить инстинкт самосохранения. Он утешает себя: это перевернутый валун. Приблизившись, он понимает, что это не может быть большим камнем. Неопознанный объект угловатый, прямоугольный. Еще два шага — и он различает скатную крышу, поддерживаемую прямыми стенами.

Он застывает на месте. А если это сторожевой пост? Служащий убежищем жандармам. Он припадает к земле. Вслушивается поверх гула, всматривается. В течение нескольких минут не происходит никакого движения, не слышится голосов, и он отваживается встать. Потом медленно приблизиться. Пошатывается на ходу, останавливается, увидев, что постройка — всего лишь хижина. Заброшенная, потрепанная стихией. Устоявшая.

Окон нет. Дверь была, но теперь ее, вероятно, используют где-то в другом месте, далеко отсюда, в качестве спального места. Он мелкими шажками направляется к утопающему во мраке строению, опасаясь, как бы оттуда что-нибудь не выпрыгнуло. Не накинулось на него, подпустив поближе. Тишина может быть просто уловкой.

Он бросает в хижину камушек, слышит, как тот быстро катится по плиточному полу. Бросает еще один, смелее, слышит, как тот отскакивает по очереди от двух стен. Потом раздается еще один стук, но он решает, что это просто из-за всеобщего сотрясения. Когда он заносит ногу через порог и внутри не происходит никакого движения, он наконец успокаивается.

В хижине темно, только через дверной проем падает лунный свет, выжигая белую дорожку на полу и высокий прямоугольник на задней стенке. Он уверен, что один здесь.

Трудно представить, как хижина устояла. Оклеенные фактурной бумагой стены на вид тонкие, но не шатаются. Пол выложен заводской плиткой шестиугольной формы, по большей части сохранившейся. Отсутствие скрипов и сквозняков позволяет ему полагать, что крыша крепкая. Разумеется, хижина может обвалиться в любой момент. Он решает рискнуть, надеясь, что, если это произойдет, он сумеет вовремя выбраться наружу. Если же не выберется, по крайней мере, закончит свои дни не под открытым небом.

К боковой стене на петлях прикреплен откидной стол на двоих. Над оставшимся плинтусом электрическая розетка, хотя невозможно вообразить, чтобы она работала. Повсюду наносы пыли и задутый ветром песок, как и ожидалось, но также упорядоченность, ровные линии, прямые углы. А еще тишина; внутри стоны земли слышны меньше.

Глаза продолжают привыкать. Через несколько секунд проступают углы помещения, затем детали потолка. Над головой он видит темные доски, несущую балку, висящую рваную паутину, но никаких признаков очевидного риска. Ни гнезд животных. Ни человеческих припасов. Он углубляется в полумрак, начинает снимать снаряжение, вещмешки. Кладет их на пол, который щелкает под его ногами.

Огонь он разводить боится, поэтому садится есть вплотную к ватной кромке лунного сияния. Воды нет, так что пить нечего, но зато не будет необходимости выходить из хижины ночью. Доедая последнюю за день гуаву, он начинает опасаться, что запах привлечет нежданных гостей, а потому баррикадирует дверной проем защитной экипировкой. Если какое-нибудь животное захочет войти, ему придется перепрыгнуть преграду. Он услышит, как тяжелые лапы опустятся на пол.

Он составляет еду на откидной столик. Смотрит на нее. Его припасы почти парят над землей. В темноте он раскладывает свой ночной комплект вдоль боковой стены. Ложится: ни звезд, ни облаков. Ни неба. Первый раз за много месяцев. А также нет вероятности, что внезапно подкрадется дождь.

Он мечтал о пребывании под крышей долгое время. Чтобы существовать внутри, чтобы отдохнуть там. Чтобы познать местное измерение. Сократить несколько переменных. Не сделать ли ему хижину своей базой? Базой для чего? Или школой. Она слишком мала, чтобы быть школой. К тому же школы открывают учителя.

Пол твердый, но без бугров. До некоторой степени он сглаживает тряску. Воздух исключительно теплый, даже кажется загустелым. Хихиканье ночных насекомых гораздо тише, чем на улице. Он смертельно устал. Он падает в избавление. Забытое спокойствие окутывает его.

Когда раздается грохот, сердце начинает