Бесконечное землетрясение - Эван Дара

Он идет дальше. Подходит к поляне, усеянной десятками небольших костров, оранжево-белыми сферами, оживляющими ночь. В озаренных огнем кругах сидят наполовину освещенные люди, занятые домашними заботами — что-то складывают, что-то раскладывают, едят руками. Должно быть, у здешних жителей это поле для ночевки, где можно найти безопасность в темноте. Место взаимной поддержки по всеобщей договоренности, каждая маленькая заметная застава обеспечивает спокойствие другим.

Его план себя не оправдал: спать он хочет еще меньше, чем перед прогулкой. Он ускоряет шаг, цепляется правой ногой за корягу, его бросает в новое темное пространство, заваленное грудами больших камней. Они колышутся, даже как будто левитируют, оживший пейзаж Ива Танги. Он вглядывается пристальней, видит людей, лежащих под камнями, головы и конечности торчат в стороны. Под большими грудами взрослые, под кучами поменьше — дети, и у всех шевелятся руки-ноги.

Он останавливается, дыхание спирает. Все понятно. Люди придавили себя мертвым грузом наподобие пресс-папье. Чтобы притупить тряску. Чтобы завлечь сон. Сами возвели над собой могильные холмики. Он отворачивается и в другом месте видит шесть или семь тел, сидящих вокруг костра. Наверно, семья. Огонь окрашивает их спереди в адский красно-оранжевый цвет, льет тени на их спины. Когда подступает волна Q2, они наклоняются вперед, вытягивают руки в стороны, хватаются друг за друга, образуют прочный круг. Атакованные снизу, они качаются все вместе.

Q2. Он должен вернуться к своему спальному месту, срочно. Он идет, как надеется, в нужном направлении, но с каждым шагом деревья впереди отдаляются от него, и он приходит к большому пространству с лежащими на спинах людьми, которые размахивают поднятыми руками и ногами. До самого горизонта сотни тел, слабых, беззащитных, с колышущимися в воздухе конечностями, пригвождены к земле. Он слышит, как хлопают на ветру их лохмотья, как трутся о сухую землю позвоночники, как тонко и жалобно воет что-то, будто скрипит металлическая проволока. Он ретируется с этого поля подкошенных — их поместили сюда? они соскользнули сюда? — вся эта брошенная на произвол судьбы прорва людей-насекомых обретает цвет крови под усиливающимся солнцем.

Он слышит стук в полую дверь и с толчком просыпается, видя большого жука, ползущего по его груди. Вскрикивает, садится, хватается за края верхнего брезента, откидывает жука. Тот взлетает, удаляется, он слышит, как жук падает — шлеп — на сухой дерн в нескольких футах от него. Нет его. Убрался. Вернется ли, неведомо. Он часто дышит, отдувается, подносит чумазую руку к лицу, умоляет волну испуга отхлынуть от груди. Оглядывается повсюду. Еще ночь. Видимость почти нулевая. Для этой маленькой букашки он стал землетрясением.

Он ложится, дрожит, ждет долгие минуты, чтобы его дрожь растворилась в дрожи окружающей среды. Таким образом он может сказать себе, что его дрожь закончилась, стала долей общей натуги земли. Так ее легче перенести. Тогда как все это, он знает, довольно спорно, в одном он не сомневается. До наступления сна еще как минимум сорок минут.

Утро сухое, теплое, громыхающее. Он поспал, но зевает. Чувствует большую усталость, чем перед сном. В пределах видимости никаких людей, ни распластавшихся на земле, ни стоящих/качающихся. Должно быть, все отбыли по своим делам, чем бы они ни занимались.

Но он не может. Он слишком устал, чтобы отправляться в другой город. Он будет слишком часто падать по пути, раздавит оставшиеся пищевые запасы. То и дело приходится жалеть колени.

Решение несложное. Он останется в этом городе и уработается до изнеможения, чтобы в следующую ночь удалось заснуть. Так измотается в изнурительных трудах, что, каким бы жестоким ни было миротрясение, оно покажется ему качающейся колыбелью.

Он собирает вещи, съедает плантан, горсть орехов, знает, что делать. Он идет в центр города, забивается за кучу кирпичей, провонявшую едким запахом мочи, осматривает проходящие мимо тела. Ищет тех мужчин, кто плетется медленнее, кто больше всех согнут. Их не пропустишь. Все бредут в одном направлении. Он выскакивает из своего тенистого угла, присоединяется к их волочащей ноги веренице.

Он тащится пятьдесят минут. Ждет, пока его товарищи останавливаются и вздрагивают, падают вперед на каждом шагу, затем оправляются, затем продолжают движение. Когда они прибывают на место скопления камней, он пережидает их короткое замешательство.

Около десяти мужчин бродят там среди высокой травы, присматривают, что подобрать. Он незаметно присоединяется к ним, ходит кругами, шаркая ногами по бурьяну. Уже чувствует, как уступает усталости. Как общипан жаждой. Необходимость прочищает ему мозг, и он выбирает камень. Такой, который выглядит не слишком тяжелым. Встает на колено, дергает камень вверх, пристраивает его на плечо. Ощущает, как тот соскальзывает, слышит, как тот падает на землю. Снова поднимает, встает в очередь выстроившихся вразрядку кряхтящих мужчин, что тянется в город.

Неожиданно: особняк только один. Все перемещения камней и укладка в пирамиды, прорва горьких усилий ради того только, чтобы укрепить один-единственный дом. Большой, коричневый, лжетюдоровский, с пристроенным верхним этажом целиком из сияющего оконного стекла. Он угнездился посреди зеленой поляны, такой обширной, что не разглядишь ни входящих, ни выходящих из дома. За окнами, как обычно, никого не видно. Да, не видно никому из тридцати или около того мужчин, трудящихся на здешних лужайках и над здешними лужайками.

Хоть бы какой-нибудь опорный камень, допустим принесенный им, пробил стекло верхнего этажа. Он останавливает себя. Не надо, он не должен этого желать.

Он совершает три захода. Каждый раз выбирает камень все легче, сгибается под ним все ниже. Бицепсы окостенели от боли, дрожат, мышцы пресса тянет, изо рта змеятся ручьи слюны. Пот собирается на пояснице, под мышками, сползает посередине груди. Все равно нет сил вытереть его. Неважно. Тряска в конце концов высушит его полностью. В конце концов она высушит все. Тем лучше. Плата здесь меньше, чем в больших городах. Двадцать восемь флоринов. В сумме, за все три камня. Ему все равно. Его вознаграждение в виде усталости принесет дивиденды сегодня ночью.

Пищи хватит дотянуть до утра, но запасы воды истощены жаждой, циркулирующей в теле весь день напролет. Он много разлил, поскольку, когда пил, не мог поднять над головой дряблый водоконус, даже положив конец змеи на плечо. Он вспоминает о фонтане в бывшем общественном парке. Надеется, что помнит к нему дорогу.

У него уходит почти полчаса, чтобы дотащиться до свободного от жандармов города. Как только он добирается туда, смутные ориентиры начинают проигрываться в памяти. Среди строительных обломков, гейзеров пыли, мчащихся собак, чахлых людей одно направление почему-то кажется более вероятным.