Бесконечное землетрясение - Эван Дара

Он приближается к пруду, наполненному набухшей водой и частями велосипеда. Лягушки, расположившиеся хором на его краю, замолкают. Его шаги в высокой траве становятся громкими. Он встает, у него уходит двадцать минут, чтобы обойти пруд. На другой стороне он видит бывшую систему орошения, длинные параллельные линии, напоминающие футбольное поле, пришедшее в запустение. Ирригационные канавы сухие, сколиозные, с осыпающимися стенками. Когда-то на севере острова занимались сельским хозяйством. Теперь засеянные поля находятся, должно быть, ближе к населенным пунктам, на юге. Перевозить урожай — проблема.

При очередном падении он изворачивается, вращается, пытаясь упасть на спину, а получается только на правый бок. Это приемлемо. Травмировать себя таким образом удается относительно нечасто. Так что это практически как ласка. Вскоре он переворачивается на спину, радуясь тонкой мягкости одеял, лежащих в рюкзаке. Он вспоминает слово «вертебральный», размышляет, имеет ли оно что-то общее с вращением. Вертеться. Вертел. Имеет. Он должен идти дальше.

Он ждет импульса снизу. Поднимаясь на пласте земли, он видит, как высоко на горизонте взлетает что-то маленькое и черное. Взмывает на тридцать, потом на сорок футов и устремляется вниз, завершая узкую параболу. Быстро, изящно — вверх и к земле. Никаких мыслей, что это может быть.

Он думает: боже мой, кто-то, видимо, упал неслабо. Нужно быть серийным убийцей Q3, чтобы подкинуть тело так высоко.

А еще там должна быть цивилизация. Если не город, то способ найти дорогу к городу. Где он может достать наколенник или, если будет нужда, поработать, чтобы купить его. Он надеется, что, когда он доберется до той возвышенности, Q3 уже закончится. Если же земля еще будет биться в конвульсиях, он их переждет. Не станет приближаться ни к чему — к стене, столбу, ветке, кирпичу, — что может упасть на него. Пусть даже потеряет время, неважно. Он говорит себе, что ориентация бесценна.

Он шлепает в направлении предмета, который так высоко парил. Солнце теперь смотрит ему в спину, он шагает по своей колеблющейся тени. Итак, он движется курсом, который определил для себя сам. И пинает своего призрачного проводника. Когда он падает, его чернильная проекция сливается с его телом. Он говорит себе, что полностью цел, только когда лежит на земле.

Голод теперь постоянный, что по временам помогает его прогнать. Его гудящее глубинное течение остается с ним даже за последней сухой ирригационной канавой, пока он идет через жнивье, обратившееся в гнилье, потом через ветроломную полосу из какленовых деревьев, плотную, как портьеры, и такую же трепещущую.

До него доносится запах, острый, резкий, кислый. Он пробирается дальше, вовремя удерживает равновесие, когда нога оскальзывается на черном камне, не падает. Шатаясь, он бредет по напоминающему пустошь полю с пожелтевшей редкой растительностью и прибывает к месту, похожему на промышленную зону. Он находится на возвышенности, поэтому может осмотреть окрестности. Под ним вытянутые одноэтажные здания с открытыми широкими раздвижными дверьми, куда входят рабочие с пустыми руками, а выходят иные, несущие на плечах пухлые мешки. Другие мужчины, в резиновых комбинезонах, стоят, держась за перила, у объемистых металлических чанов. Небольшие грузовики на толстых колесах прыгают позади своих пустых ковшей, покидают территорию через немощеную дорогу. Едкий смрад в воздухе вызывает желание поскорее убраться отсюда.

На низком деревянном заборе висит доска из спрессованной стружки с нанесенными вручную красными буквами. Знак плавно скользит туда-сюда, но он все-таки может прочитать: «Комбикорм Эйми». На территорию с грохотом въезжает грузовик с нагруженной клешней, с которой капает густая бледная жидкость. Вонь усиливается. Он подается назад, закрывает глаза из-за омерзительного, отталкивающего смрада. Открывает их и снова наблюдает за слаженной работой на площадке. Невозможной, гадкой. Он спешит прочь, бежит, спотыкается вокруг периметра завода, кашляя, дыша рывками. Продолжает путь в том направлении, куда шел.

Он был прав. Он приближается к цивилизации. О чем возвещают чудовищные запахи рвоты Ее мерзость не уменьшена переработкой. Он удручен, но нет. На этом скорбном острове возможно все. Ближайший город, должно быть, охвачен ужасающим Q3.

Город в двух часах ковыляния по галечной дороге. Первые тела появляются минут через сорок. Запинаются на каждом шагу, их наклоняет в одну сторону, потом они наклоняются, потом их наклоняет. Лица дикие, искаженные гримасой, расползшиеся до ниток покровы задубели от грязи. Все идут ему навстречу. Из города. Прочь. Туда, гае еще больше того же самого.

У города нет ни обозначенной границы, ни демаркационной линии, нет даже дорожного знака с его названием. Наверно, расшатался, упал и был разобран на дрова. Q3, похоже, миновало, но после сотрясения городской ландшафт неотличим от других. Он смотрит, он это уже видел. Узкие длинные следы от прежних, когда-то надежных зданий. Борозды тропинок, от нужды протоптанных на пешеходных дорогах. Повсеместная патина пыли, ее клубы наводняют воздух. Кучи выдолбленного дерева. Груды металла с ржавыми краями. Обломки бордюра, перила, ложки. Высоко торчит знак «Как правильно падать». Аферисты, не скрываясь сбивающиеся в кружки на углах, ловчат, ловчат. Подросток хвастается своими чрезмерно развитыми икроножными мышцами перед двумя девочками.

Его печалит, что вечнотрясение сделало все города острова неотличимыми друг от друга. Денатурировало и гомогенизировало их, свело к идентичным развалинам. Местную специфику, особость, неповторимый дух — своеобразие — к мастерству выживания.

Одно облегчение. Нет жандармов на посту. Город слишком мал, слишком незначителен, полагает он. Или все ушли пить фруктовый сок. А может, просто сачкуют. Бывает. Он приседает, зачерпывает рукой в обмотках грязь. Размазывает ее по щекам, становясь похожим на енота, натягивает ниже тюрбан, опускает по бокам ткань. На всякий случай.

Он находит распределитель, а в нем наколенники. В дальнем углу, там же, где они лежат в любом другом распределителе, которые он посещал. На кассе он вручает человеку в капюшоне монеты, притворяясь, будто пересчитывает оставшуюся мелочь, — уловка, чтобы не поднимать головы, — и быстро выходит.

Когда он удаляется, женщина на пыльной дороге шлепается почти к его ногам. Растягивается во всю длину, отрезает путь. Он думает, что это ловушка, потом слышит, как женщина пристыженно выдыхает. Потом рыдания. Она закрывает глаза рукавом в грязных потеках.

Он не понимает, почему женщина до сих пор так тяготится. На всем острове не найдешь и десяти прямостоячих людей. Какая жалость, говорит он себе, что стыд не улетучивается, когда он коллективный.

Он пытается помочь женщине встать, но она отказывается от его