Последняя любовь бабы Дуни - Алина Бронски

на меня. Видишь, сколько мне лет? И все без витаминов, без операций, без обследований. Если во мне и сидит что-то плохое, то я это оставлю в покое. Пусть меня никто не трогает и не тыкает иголками, хотя бы это я заслужила.

Ирина качает головой. Она понимает, что я права, но не может избавиться от своего хирургического мышления. В ее возрасте я думала так же. Если бы я была в ее возрасте, то первая развязала бы с собой ссору.

* * *

Когда я гляжу на наше село, у меня не возникает ощущения, что здесь слоняются одни живые трупы. Многие долго не протянут, ясное дело, и виноват в этом не только реактор. Нас мало, можно пересчитать по пальцам двух рук. Еще пять-семь лет назад было больше: дюжина человек внезапно последовала моему примеру и вернулась в Черново. Некоторых мы уже похоронили. А другие как пауки — неистребимые, только паутины у них более спутанные.

Марья, например, уже слегка спятила со своей козой и петухом, который сейчас томится в кастрюле на медленном огне. В отличие от меня, Марья точно знает свое давление, потому что меряет его по три раза на дню. Когда оно слишком высокое, она пьет таблетку. Когда оно слишком низкое, она берет другую таблетку. Ей всегда есть чем заняться, но она все равно скучает. У нее такая аптечка, что можно угробить все село. Марья регулярно пополняет ее в Малышах. От соплей и поноса она пьет антибиотики. Я ей говорю, чтобы бросала, потому что они все только ухудшат, но Марья меня не слушает. Я, мол, слишком здоровая и ничего в этом не понимаю. И действительно, не помню, когда у меня в последний раз был насморк.

Аромат куриного супа наполняет мой маленький дом и тянется к окну. Я достаю петуха из кастрюли и кладу на блюдо, чтобы остыл. Кошка шипит, я грожу ей пальцем. Овощи я выуживаю, они уже отдали свой вкус бульону и теперь вялые. Я заворачиваю их в старую газету и несу в компост. На моей компостной куче растут тыквы. Осенью я их соберу и раздам, потому что иначе всю зиму придется есть пшенную кашу с тыквой.

Процеживаю бульон во вторую кастрюлю. Он смотрит на меня множеством золотистых жирных глаз. Я прочла в одной газете, что жир с бульона нужно снимать, но статья меня не убедила. Хочешь жить — ешь жир. Сахар тоже иногда нужен, но главное — много свежего. Летом я почти каждый день ем салат из помидоров и огурцов. И зелень ем пучками, у меня в огороде щедро растут укроп, зеленый лук, петрушка, базилик и розмарин.

Мясо уже остыло, можно взять руками. Я аккуратно отделяю его от костей и складываю в миску. Своим детям я раньше резала мясо на мелкие кусочки и следила, чтобы разделить по справедливости. Алексей был всего на полтора года младше Ирины, но уж слишком тощим мальчишкой, и я порой испытывала искушение положить ему на тарелку кусочки получше. Мы часто ели куриный суп, потому что в Черново было много кур. На бульоне я варила борщ, щи и солянку. Никогда не надоедало. Я представляю, как Ирина раньше мелко нарезала мясо для Лауры. Если бы Лаура ко мне приехала, я бы рассказала, какой была ее мама в детстве. Но Лаура далеко и смотрит на меня со стены грустными серыми глазами.

День проходит быстро, когда есть дела. Я занимаюсь уборкой. Стираю трусы и вывешиваю их на веревке в огороде. Под солнцем они сохнут и линяют, через два часа уже можно складывать в шифоньер.

Я скребу грязную кастрюлю песком, промываю колодезной водой и тоже оставляю сушиться на солнце. Когда нужно передохнуть, сажусь на скамейку перед домом и читаю газету. Газеты у меня от Марьи. Она нашла их у себя дома, когда въехала. Раньше там жила одинокая женщина, которая любила читать газеты и хорошие женские журналы: «Работницу» и «Крестьянку», все выпуски. Они лежали перевязанные бельевой веревкой под кроватью и в сарае. Марья все мне отдала. Я читаю их днем, когда есть время, или перед сном.

В «Крестьянке», которую я сейчас открыла, есть рецепты из щавеля, выкройка, короткий любовный рассказ, в котором действие происходит в колхозе, а также размышление на тему, почему женщинам в свободное время не стоит носить брюки. Номер от февраля 1986 года.

* * *

Я переливаю половину супа в маленькую кастрюлю и ищу подходящую крышку. Беру кастрюльку за ручки и несу к Марье. Возле забора зажмуриваюсь. Там сидит дух Константина и раскачивается на ветру. Я киваю петуху, он отвечает диким трепетом крыльев.

Перед домом Марьи трутся кошки, но это неудивительно: внутри пахнет валерьянкой. Марья — женщина крупная, особенно в ширину. Она сидит в кресле, тело сводами нависает над подлокотниками. Взгляд Марьи осоловело застыл на телевизоре с двумя антеннами. Экран телевизора черный.

— Что сегодня передают? — спрашиваю я, ставя кастрюлю на стол.

— Дурь сплошную, — отвечает Марья. — Как обычно.

Вот поэтому я свой телевизор никогда не включаю. Иногда только пыль смахиваю, да кошка любит сверху спать на кружевной салфетке. Во время прошлой поездки в Малыши я увидела на витрине, что появились телевизоры, которые можно вешать на стену, как картины. У Марьи же стоит толстопузый ящик размером с половину комнаты.

— Что ты принесла?

Марья не поворачивается ко мне: это сложно сделать, когда прирос к креслу.

— Суп, — отвечаю я. — Твою долю.

Марья тут же начинает рыдать, и коза, лежащая у нее на кровати, жалобно вторит: «М-ме-е-е!»

Я достаю тарелки и не могу не отметить, что Марья в последнее время себя запустила. Посуда покрыта жирной пленкой, что означает экономию на мыле. Слив забит и плесневеет. И эта женщина еще учит меня убирать паутину! На столе россыпь ярких таблеток.

— Марья! — говорю я строго. — В чем дело?

Она машет рукой, а второй ковыряется между грудей. Оттуда, из нескольких слоев нестираной одежды, она достает фотографию и протягивает ее мне.

Я поднимаю очки на лоб и подношу снимок к глазам. Фотография черно-белая, на ней пара: девушка в белом свадебном платье с длинным шлейфом и широкоплечий хмурый паренек в черном костюме. Девушка красоты неописуемой: большие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, рот обещает сладкие поцелуи… В большеватом платье, которое не подогнали по фигуре, девушка выглядит хрупкой. И, хотя контраст не может быть еще более разительным, я тут же понимаю, что на фото Марья.

— А это твой Александр? — спрашиваю я.

Марья