Глаза Моны - Тома Шлессер

зрение смотрящего. Не только на сетчатку, не только на эмоции, но проникло в самую глубь души. Другими словами, если узнать, обычная перед тобой картина или же образец великого искусства, сделай прямо противоположное тому, о чем я тебя всякий раз прошу.

– То есть?

– Закрой глаза! И жди, пока где-то в недрах твоего мозга возникнет – или нет – некое видение, идея или какой-то порыв, какие может вызвать только “Воронье дерево”.

Мона послушно закрыла глаза, и уже через несколько секунд, едва растаяли цветные пятна, которые всегда появляются под сомкнутыми веками, ощутила какое-то смутное чувство, нечто среднее между восторгом и тоской. В ней словно разрывался кокон детства. И разрасталось что-то мучительное, но манящее, как бездна, что-то, чего не выразишь словами. Птицы, извилистые ветви, сумерки – все словно предвещало пока неведомые горести; быть может, настанет час, когда они проявятся и назовутся, но до тех пор останутся ускользающими фигурами театра теней. Мона прикоснулась к “пейзажу-трагедии”.

Они вышли из музея. Небо в тот день было низким, казалось, оно совсем опустилось на землю и заволокло густой туманной пеленой силуэты прохожих. Мона подумала о своей бабушке, поискала и не нашла в памяти никаких воспоминаний, а спросить деда не решилась. Известно, каким гнетущим может быть молчание. Анри и Мона всю дорогу в Монтрёй молчали, но никакой неловкости в этом не было. Им вполне хватало того, что время от времени то дед сжимал в ладони пальцы внучки, то она отвечала ему тем же, – это подтверждало их чудесную общность. Они медленно шли по улицам и бульварам. Начался дождь. И вдруг Анри спросил:

– Шестьдесят шесть ворон – ты что же, сосчитала их?

– Нет, – робко ответила девочка, – я их увидела.

19. Уильям Тёрнер. Всё только пыль…

После очередного осмотра в Отель-Дьё Моне было очень не по себе. Хотя все показатели были превосходными: пульс, давление, рефлексы, зрачки. Доктору, который все еще был под впечатлением продемонстрированной пациенткой в прошлый раз остроты зрения, хотелось продолжить исследование, и он упомянул о некой программе, предназначенной для спортсменов, летчиков и военных. Она при помощи изображений на экране определяла способности человека видеть объемно, фокусироваться на конкретном предмете, анализировать местность, различать цветовые оттенки. Ван Орст предложил Моне подвергнуться такому испытанию в следующий раз. Тогда их встречи могли бы превратиться в своеобразную игру. Но Мону тревожили две оставшиеся непроговоренными вещи. Во-первых, обрывок фразы, услышанный два месяца назад: что значило это “пятьдесят на пятьдесят”? Она не знала и не решалась спросить. А во-вторых, тот случай в отцовской лавке, когда она на минуту ослепла, – об этом она тоже никому не сказала, потому что было страшно. Это умолчание тяготило ее, как скрытая ложь, приводило в какое-то оцепенение. Она и сейчас не находила в себе сил признаться, ее страшила даже, казалось бы, самая радужная перспектива: что тесты выявят у нее зрительные способности, выходящие за рамки нормы и не объяснимые ее диагнозом. Она совсем растерялась и вымученно улыбалась, чтобы скрыть смятение. Но мама заподозрила неладное. Ван Орст обхватил ее лицо руками, чтобы заглянуть в глаза и успокоить, но Мона глаза закрыла.

– Ну как, договорились? – спросил он.

– Да, – со вздохом ответила девочка. – Давайте в следующий раз попробуем…

– Отлично! В следующий раз протестируем тебя на компьютере.

– Я вообще-то говорю о другом.

– Вот как? О чем же?

Мона открыла глаза. Посмотрела на маму, потом на Ван Орста. И сказала, что готова попробовать подвергнуться гипнозу.

– О! – воскликнул доктор. – Это не просто хорошая новость, а огромный шаг вперед!

Камилла же была потрясена. Она ясно помнила ту теперь уже далекую минуту, когда Ван Орст предложил испробовать этот метод. Как испугалась тогда Мона, наотрез отказался Поль, а сама она из предосторожности промолчала. Хотя на самом деле идея гипноза ей скорее понравилась: в ней, как в ее собственной натуре, логичное сочеталось с иррациональным. Но она понимала, что решать должна сама Мона. Откуда же вдруг такая решимость? Видимо, в девочке сказывался материнский характер. Но в данном случае Камилла подумала еще и о таинственном психиатре, к которому дочь ходит по средам. Это определенно его благотворное влияние.

* * *

Мона не знала, что в ту среду они с дедом пришли в Лувр в последний раз, а он заранее жалел об этом и потому настроен был довольно мрачно. Его грустная физиономия не вязалась с яркими красками Джозефа Мэллорда Уильяма Тёрнера, чьей картиной заканчивался первый этап приобщения к искусству.

Пейзаж, как бы увиденный сквозь дымку. Весь пронизанный светом и выдержанный в теплой цветовой гамме. На первом плане небольшой участок земли, написанный в желто-оранжевых тонах, без примеси зеленого или коричневого и совершенно размытый, без четких линий. Слева пологий косогор, у подножия его едва намечено красными мазками что-то похожее на фигуру лежащего человека. Справа тоже подъем, там, у самого края холста, более отчетливо видны два лиственных дерева. Примерно с середины нижнего края картины идет направленная наискось тропинка, но быстро обрывается, уткнувшись в темное пятно, похожее на большой камень в тени. Продолжая взглядом ход тропинки, мы увидим реку, которая течет по долине меж низких берегов и, сделав два поворота, сначала налево, потом направо, впадает в другую, более широкую. После первого поворота серо-голубой цвет, которым написана вода, исчезает, переходя в желтоватый, бледно-мимозовый, и снова возникает дальше, на водной глади, берега которой смутно угадываются справа и впереди, на линии горизонта. Эта весьма условная при общей туманности изображения линия делит картину на две почти равные части. В верхней словно раскинулась прозрачная вуаль, это, скорее всего, неподвижно висящие перистые облака. В правом верхнем углу облака расступились и уступили место небесной лазури.

Перед этим мерцающим пейзажем Мона застыла на целых двадцать две минуты, по телу ее пробежал легкий трепет.

– Как же красиво! – взволнованным голосом проговорила она. – Что это? Пустыня?

– Ну да, в том смысле, что тут нет ни линий, ни фигур. Если наложить на полотно сильно разведенные масляные краски ярких тонов, а потом промокнуть его в разных местах губкой или тканью, создается впечатление песчаной поверхности. Мы видим дерево, но и намека нет на каменные стены, которые художник должен был хотя бы наметить. На самом деле эта местность – вовсе не пустыня, а живописный зеленый уголок Уэльса, у слияния реки Северн и ее притока Уай. Если верить карте, здесь, в правой части долины,