Глаза Моны - Тома Шлессер

метафорическом плане это грудь-кормилица, символ плодородия. А если пуститься в феминистские рассуждения, то можно разглядеть намек на мифических воинственных амазонок, которые отрезали себе одну грудь, чтобы было удобнее стрелять из лука. Да-да, ты не ослышалась, отрезали!

От одной этой мысли Мона скривилась и вдруг совсем по-детски прижалась к деду. Они постояли так с минуту, а потом Анри присел рядом с внучкой и заговорил внушительным голосом, так, чтобы она крепко запомнила его слова:

– С середины XVII века в Париже проходили официальные выставки, похожие на нынешние ярмарки-продажи, где художники представляли свои работы широкой публике. Они назывались Салонами, потому что происходили в зале Лувра, который назывался Квадратным салоном. Я еще не раз буду тебе о них говорить. Это очень важное событие: здесь можно было посмотреть на лучшие картины и скульптуры. По большей части на стенах висели портреты видных, знатных особ и полотна на исторические темы, имевшие важное политическое или моральное значение. Престиж художника, чьи картины отобраны в Салон, существенно повышался. И вот в 1880 году туда попала эта работа Мари-Гийемин Бенуа. Понимаешь? Какая-то женщина-художница посмела представить наравне с образцами высокого искусства портрет чернокожей женщины. Она нарушила нравственные каноны, бросила вызов предрассудкам и дискриминации. И одновременно прославила Мадлен.

– Так эту женщину зовут Мадлен?

– Да. Она служанка в доме родителей мужа Мари-Гийемин, уроженка Антильских островов. Двести лет картина висела в Лувре, и никто не пытался установить ее личность. Но в конце концов усилиями искусствоведов это было сделано, и картина стала называться не просто “Портрет негритянки”, а “Портрет Мадлен”.

– Это как-то странно – разве можно взять и поменять название картины?

– Когда дело касается старинных картин, такое бывает нередко. Давать своей работе название, так же как подписывать ее, о чем мы с тобой только что говорили, долгое время считалось необязательным. Название могло и меняться, потому что сам художник не указывал его точно. Главное – безошибочно помнить все последовательные названия, чтобы соблюдать историческую хронологию.

Уже на выходе из музея Анри заметил, что вид у Моны какой-то недовольный и слегка смущенный. Он попытался понять, по какой такой эстетической или метафизической причине сегодняшняя беседа могла ее задеть. Когда же наконец она открыла свою тайну, дед закатил глаза. Нет, ее ничего не тревожило, просто ей страшно хотелось съесть еще один хот-дог. Любящий дед усмехнулся и, разумеется, уступил.

17. Франсиско Гойя. Везде притаились чудовища

Пощечина, которую Мона влепила наглецу Гийому, почти не изменила расстановку сил в школьном дворе. Хозяевами там по-прежнему оставались мальчишки-футболисты, а каждый, кто приближался к игрокам, мог запросто получить мячом по голове. Это жутко злило Лили, и однажды, когда пенопластовый мяч упал к ее ногам, она схватила его, прижала к себе и закричала:

– Школьный двор общий!

На нее накинулись футболисты, но Мона и Жад помогли ей отбиться. Лили же воспользовалась моментом, чтобы бросить вызов Гийому. Пусть он встанет на ворота, а она берется забить ему гол. И если это удастся ей или кому-нибудь еще из девочек, двор будет поделен пополам между ними и мальчишками. Те подняли ее на смех – вот потеха! Но Гийом, уверенный в своей победе, вызов принял и встал на ворота. Лили отошла метров на пять, ей освободили место для разбега. Но она совершила ошибку: замешкалась, уже занеся ногу для удара, сбилась с ритма и нелепо растянулась на земле. Мальчишки издевались над ней кто во что горазд и уже торжествовали победу, но Жад вовремя сказала, что Лили не коснулась мяча, а раз удара не было, попытка не считается. Лили была слишком расстроена, поэтому Жад решила, что сама будет выступать за девочек. Все согласились. А грубиян Гийом заорал во все горло:

– Тоже мне футболист косоглазый!

Расистская выходка: он намекал на узкие глаза Жад. У нее была азиатская внешность, которая ей досталась от узбекской родни. Она к таким пакостям привыкла и смолчала. Совершенно спокойно она устремилась к мячу и послала мяч вперед точно рассчитанным ударом. Долетев до ворот, он врезался в штангу, отскочил от нее и – вот удача! – попал в ногу Гийома. Тот от неожиданности поджал колено, и мяч закатился в сетку.

Жад бросилась обниматься с ликующими подругами – совсем как Трезеге после золотого гола в финале Евро-2000. Лили уже забыла о своем падении и повторяла: “Победили! Победили!” Ребята рассматривали штангу и обсуждали, под каким углом отскочил мяч. А Жад, в восторге от победы, не удержалась, чтобы не пнуть посрамленного соперника, и крикнула Гийому:

– Вали отсюда, второгодник!

Мона была страшно рада победе девочек, но успела заметить, как подействовали на Гийома эти жестокие слова. “Вали отсюда, второгодник!” Быть в одном классе с малышней, когда по возрасту ему давно пора учиться со старшими, – ужасно обидно. Жад попала в самое больное место. Гийом убежал прочь со двора, забился в туалет и расплакался. Несчастному Голиафу было неуютно в окружении маленьких Давидов, он чувствовал себя неловко в этой школе и не находил другого способа отвоевать себе место, кроме как нападать на всех подряд, хотя на самом деле злился на самого себя. Мона зашла в туалет и постучала в дверь кабинки, откуда доносились сдавленные рыдания.

– Выходи, дурак, – позвала она. – Сказано же: двор общий. Твой, значит, тоже.

* * *

Анри шел с Моной по одной из галерей музея, и вдруг кто-то сзади тронул его за плечо. Он удивленно обернулся.

– Помните нас, месье?

Анри поднял брови, поправил очки и покачал головой – нет. Зато Мона сразу узнала парочку:

– Ну да, ну да! У Франса Хальса!

И точно, это были те двое, которые три месяца назад тихонько слушали разговор Моны с дедом перед “Цыганкой”. Тут-то и Анри их припомнил. Лицо его оттаяло.

– Ну конечно! Молодые люди, которые никак не могут определиться, какие между ними отношения. Ну и как, что-нибудь надумали?

Парнишка и девушка дружно закивали, они держались за руки и оба совершенно одинаково улыбались: трогательной блаженной улыбкой.

– Мы только хотели вас поблагодарить, месье, – сказал парень. – Вы такие необыкновенные вещи рассказывали в тот раз. Но не станем вас задерживать, мы идем смотреть Месопотамию!

Слишком трудное слово, подумала Мона, звучит не очень-то заманчиво, хотя напоминает гиппопотама.

– Ну-ну, выпейте там по стаканчику вина со стариной Пазузу[14], – усмехнулся Анри. – А мы с внучкой идем в гости к Гойе.

На картине изображена разделанная