Вы – несчастная любовь фюрера - Жан-Ноэль Оренго

как любопытный турист. По сути, историк находит его еще большим, чем в других проявлениях, художником в самом общем смысле этого слова, то есть человеком, способным на разоблачающие его фантазии. 30 сентября 1966 года, в последний день своего заключения, он оказывается в окрестностях Гвадалахары, в Мексике. Он просит одного из друзей встретить его ночью, когда откроются двери Шпандау. Он забавляется. Он взволнован. Он свободен. Он переписывался с Карлом Бартом и другими, вызвал сочувствие у многих, в том числе у некоторых жертв национал-социалистического режима, записал наработки для нескольких книг на более чем двадцати тысячах листов туалетной бумаги и почти совершил кругосветный вояж, пройдя свыше тридцати одной тысячи девятисот тридцати шести километров.

Историк закрыла книги, она убеждена писателем, но сомневается в человеке, выступающем на радио и по телевидению. Такое раздвоение смущает и одновременно увлекает ее.

51

Их первый разговор состоялся в письмах. В июне 1977 года звезда пишет историку по поводу ее статьи в «Санди таймс», которую он недавно прочел и в которой она опровергает утверждения британского скептика, настаивающего на том, что Гитлер был не в курсе массовых убийств евреев. Он хвалит ее, соглашается с тем, что подобные предположения – полный абсурд, так как ничего важного в рейхе не предпринималось без решения Гитлера. Он использует эпитет «гротескные», характеризуя подобные попытки отрицать очевидное, и отмечает, что «пришел в ужас».

На следующий день она получает второе письмо, в котором он сообщает, что прочел ее книгу «Into that Darkness»[3], исследование, выполненное на основе интервью с комендантом лагеря смерти в Треблинке и посвященных ему размышлений. В конце письма Шпеер спрашивает, не согласится ли она однажды встретиться с ним, возможно, в его доме в Гейдельберге, и оставляет свой номер телефона.

Жизнь историка выстроена вокруг палачей и жертв. Они стали ее специальностью, постоянной страстью каждого дня. Она живет с ними с утра до вечера. После аннексии Австрии она сбежала в Швейцарию, потом во Францию, где во время оккупации была связана с Сопротивлением. Занималась потерявшимися и брошенными из-за войны детьми. Место было красивым – замок Вилландри на берегу Луары. Его хозяйка принимала и защищала этих детей. Немецкие военные часто бывали в замке, и двоих из них, искренне озабоченных судьбой сирот, она хорошо запомнила. С точки зрения Серени, эти двое были ничем не лучше им подобных. Они носили такую же униформу, и этого ей было достаточно. Она всегда их презирала, демонстрировала свою ненависть к ним, и сейчас ей до некоторой степени стыдно. Несколько лет спустя она узнала, что, следуя своим христианским убеждениям, они не одобряли режим и пытались по возможности уменьшить страдания, причиненные соотечественниками. Однажды они исчезли; одного отправили на русский фронт, другого в концлагерь.

Позднее примерно такой же офицер спас ей жизнь. Она прятала английского летчика, что стало известно гестапо, и ее должны были арестовать. Немец предупредил ее, дал денег и посадил на поезд до Парижа, откуда ее удалось вывезти в США.

С тех пор она больше не судит о людях по первому взгляду, а предпочитает перемещаться в так называемой серой зоне. Она изучала случай Мэри Флоры Белл, одиннадцатилетней британской Лолиты, которая убила двух мальчиков, четырех и трех лет. Она разбиралась с детской проституцией в Соединенных Штатах и Европе. Написала книгу о коменданте Треблинки. В серой зоне она хорошо ориентируется и часто слышит от собеседников, в особенности бывших нацистов, что ничто не было ни целиком белым, ни целиком черным, все было в той или иной степени серым. В этой зоне обычно живут палачи и их близкие, женщины и мужчины, косвенно вовлеченные в репрессии. Ей это отлично известно. Там же находятся и некоторые жертвы, что ее больше смущает. Не говоря уж о том, что теперь, когда правят бал гуманитарные науки, особенно социология, психология и психоанализ, на первое место выходит причинно-следственная связь, и если палач – бывшая жертва, его действиям находят приемлемое оправдание. Она принимает такое видение, характерное для ее века, но время от времени у нее просыпается менее рациональное беспокойство по этому поводу, по вопросам добра и зла; беспокойство, с которым не справляется ни одно объяснение, скорее, наоборот.

Она слушала передачи и, главное, читала статьи с обвинениями в адрес Шпеера, и оценила ярость, какую он способен вызывать. Эта ярость, похожая на ту, что она испытывала по отношению к двум немецким офицерам христианам, увлекла ее. Злость, пробуждаемая Шпеером, в конце концов перевешивала все аргументы, для ее проявления хватало зрелища человека, который спокойно живет за счет своих бестселлеров и своего прошлого на службе Гитлера. Да, конечно, он был осужден, приговорен к двадцатилетнему тюремному заключению, отбыл наказание по правилам, установленным самими победителями, и все равно это выглядело так, будто судьба насмеялась над миллионами жертв, замученных в самых страшных условиях. А иначе как объяснить, что вчерашний яркий представитель гитлеровского режима сегодня сделался звездой для историков и СМИ?

Вечером того дня, когда она получила от него второе письмо, она ему позвонила. Его голос тоже поразил ее. В нем звучали колебания, вопросы. Казалось, ему не хватает уверенности или он излишне осторожен. Он сильно отличался от того человека, которого она видела и слышала в публичном пространстве, в телепередачах или по радио.

Она раньше разговаривала со многими нацистами, но никогда с человеком, настолько близким к Гитлеру. Она полностью осознает, что этим самым голосом он ежедневно что-то обсуждал с фюрером, говорил с ним о мечтах и чувствах, которыми диктатор делился только с этим высоким и стройным молодым человеком, образцом арийца, продвигаемого фюрером в своих речах. Она знала: это ненормально, что он все еще жив, тогда как столько людей мертвы, но все это оставалось в теории, пока она не заговорила с ним. Эта тема увлекала ее, конечно, но оставалась чем-то далеким и абстрактным. Но вот он обращается непосредственно к ней. Она общается с человеком, который внутри режима, считающегося воплощением Зла на Земле, занимал уникальное место, дарованное особым отношением к нему Гитлера. И этот человек все еще жив и хочет одного – продолжать об этом говорить, все больше и не умолкая.

Проходят месяцы; они часто звонят друг другу, обсуждают прочитанное, шлют друг другу книги и статьи на немецком и английском. Ее все чаще терзают противоречивые чувства. Однажды она предлагает ему вместе написать статью о его «кейсе» для журнала «Санди таймс».