Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

– Мне трудно помыслить, что я могла бы прибегнуть к брани, мисс Галиндо, – с улыбкой заметила миледи.

– Вы – нет, за вас это делают другие. Не обессудьте, миледи, только мне кажется, что всех людей можно разделить на святых, ругателей и грешников. Скажем, вы, ваша светлость, – святая, потому что, во-первых, у вас золотой характер и беспорочная душа и, во-вторых, у вас есть люди, которые всегда доведут ваше недовольство и гнев до тех, на кого они направлены. А Джонатан Уокер – грешник, потому что сидит в тюрьме. Но я ни то ни другое: характер мой, говоря откровенно, оставляет желать лучшего, при этом я ненавижу грех и все, что ведет к нему, – расточительство, сумасбродство, злословие… За примерами далеко ходить не надо, все тут же, в деревне, прямо под носом у меня, а я не настолько святая, чтобы не замечать безобразия, вот и бранюсь… И хотя лучше б мне быть святой, я по-своему служу добру, хочется верить.

– Без всякого сомнения, дорогая мисс Галиндо, – поддержала ее леди Ладлоу. – Однако я не думала, что в деревне так много испорченности, это неприятно и огорчительно.

– О, простите, ваша светлость, не нужно мне было касаться этого. Просто к слову пришлось – я только хотела сказать, что, когда у меня нет заказов, я выхожу из дому и стараюсь вразумить моих ближних, дабы уберечь их от происков диавола. Не то, как говорится, «для праздных рук найдет занятье Сатана»[65]. Только это я и хотела сказать, миледи.

Бесполезно было бы продолжать попытки деликатно, исподволь подойти к главной цели беседы: словоохотливость мисс Галиндо не знала удержу, и на любой вопрос она отвечала столь пространно, что в конце концов исходная точка вовсе терялась из виду. Поэтому леди Ладлоу без околичностей приступила к делу:

– Мисс Галиндо, я хочу просить вас об одном одолжении.

– Миледи! Знали бы вы, какой бальзам для меня ваши слова! – прочувствованно, почти со слезами на глазах ответила мисс Галиндо (все мы желали услужить миледи не по обязанности, а по зову сердца).

– Дело вот в чем. Со слов мистера Хорнера я знаю, что в последнее время у него сильно прибавилось бумажной работы и он не успевает сам копировать все письма, поэтому я хочу взять ему в помощь надежного и верного человека, который мог бы переписывать письма и от случая к случаю проверять кое-какие счета. Теперь относительно места: рядом с конторой мистера Хорнера (вы ведь знаете, где его контора – по другую сторону малого холла?) есть уютная небольшая гостиная, и, если бы вы согласились приходить к завтраку и проводить здесь три часа каждое утро, мистер Хорнер приносил бы вам сам или с кем-нибудь присылал все нужные бумаги…

Миледи внезапно осеклась, увидев, как вытянулось лицо мисс Галиндо. Должно быть, та вспомнила о серьезном препятствии, мешавшем исполнить желание леди Ладлоу. Обретя наконец дар речи, мисс Галиндо растерянно вымолвила:

– Как же мне оставить Салли?

Леди Ладлоу не знала, кто такая Салли. А если бы даже знала, не смогла бы понять ужасного замешательства мисс Галиндо при мысли, что отныне ее неуклюжая забывчивая карлица должна будет ежедневно оставаться без хозяйского надзора. Леди Ладлоу, привыкшая жить в доме, который работал как отлаженный часовой механизм, бесшумно и точно, благодаря многочисленной, хорошо оплачиваемой, тщательно отобранной и вышколенной прислуге, – леди Ладлоу даже отдаленно не представляла себе, каков тот сырой материал, из которого выходят слуги. К тому же в ее безупречном хозяйстве ни с кого не требовали мелочной экономии в делах, всего важнее был достойный результат. Тогда как мисс Галиндо считала каждый пенс – каждые полпенса! И когда перед ее мысленным взором возникли капли пролитого молока и выброшенные корки хлеба, у нее до боли сжалось сердце. Но из почтения к леди Ладлоу и горячего желания услужить ей мисс Галиндо пересилила свои страхи. Никто не знает, чего ей стоило смириться с тем, что теперь каждое утро, три часа кряду, некому будет смотреть за Салли и распекать ее.

– Иди к черту, Салли! – вслух вырвалось у мисс Галиндо. – Ах, простите, миледи, я часто разговариваю сама с собой, привычка, знаете ли, чтобы вовсе не отучиться говорить, только не всегда отдаю себе в этом отчет. Три часа каждое утро!.. Ах, я на все готова ради вашей светлости, почту за великую честь. Надеюсь, мистер Хорнер будет ко мне снисходителен на первых порах. Кстати, вы знаете, что я чуть было не сделалась писательницей? Видимо, судьбе было угодно, чтобы я проводила время за письмом.

– Впервые об этом слышу! С вашего позволения, мы еще вернемся к разговору о работе с бумагами. Так вы чуть не сделались писательницей, мисс Галиндо? Кто бы мог подумать!

– Да, представьте. Все к тому шло. Я брала уроки музыки у доктора Берни – не потому, что подавала надежды, а потому, что мой батюшка мне велел. И дочка этого учителя написала книгу – совсем еще юная особа, как мне говорили, и всего-навсего дочь учителя музыки. Ну я и подумала: чем я хуже?

– И что же?

– Ну что: купила бумаги, с полсотни хороших перьев, бутылку чернил…

– А дальше?..

– Села писать. Но все кончилось тем, что сказать мне было абсолютно нечего. Хотя иногда я беру в руки книгу и сама себе удивляюсь: почему столь незначительная причина могла остановить меня? Других же не останавливает!

– Нет, вы хорошо сделали, что вовремя остановились, – сказала миледи. – Я решительно против того, чтобы женщины посягали на мужские виды деятельности, как это происходит в наши дни. Но возможно, нет худа без добра и стремление написать книгу улучшило ваш почерк. Мало кто пишет так же разборчиво.

– Я не выношу неряшливости на письме, – не без гордости согласилась мисс Галиндо.

Потом миледи повела гостью взглянуть на шкаф-кабинет с разными диковинами и редкостями, который лорд Ладлоу привез из Гааги. Вероятно, пока они находились вдвоем, и был решен вопрос вознаграждения – при мне об этом ни до, ни после не говорили. Возвратившись, дамы принялись обсуждать мистера Грея, и мисс Галиндо высказывалась о нем беспощадно, заходя в своих претензиях к нему намного дальше миледи – по части выбора слов так уж точно.

– Вы только посмотрите на него: сам маленький, хлипкий, чуть что – дрожит и краснеет, точно девица; и такой человек приезжает к нам в деревню… деревня не хуже, если не лучше многих, скажу я вам!.. и во всеуслышание объявляет нас всех греховодниками –