Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

ее, и на сей раз я уступила его доводам. При ней оставались Медликотт и горничная, ей был обеспечен наилучший уход. Она дожила до нашего возвращения. Мне даже показалось, что за время нашего отсутствия ее состояние ничуть не изменилось, хотя, по мнению Медликотт, мадам слабела с каждым днем. И однажды утром, когда я проснулась, мне сообщили, что она умерла. Я послала за Медликотт. Бедняжка успела привязаться к своей подопечной и очень горевала. По ее словам, часа в два ночи ее разбудило необычайное беспокойство мадам де Креки. Она подошла к постели мадам и увидела, что несчастная женщина беспрестанно поднимает и опускает свою исхудавшую руку, жалобно повторяя: «Я не благословила его, когда он оставил меня… я не благословила его!..» Медликотт дала ей ложку желе и стала гладить ее по руке, успокаивать, пока мадам не уснула. Наутро она была мертва.

– Грустная история, миледи! – сказала я после недолгого молчания.

– Да, грустная. Но когда долго живешь на свете, перед глазами проходят жизни и судьбы многих людей – начало, середина и конец… Нам тяжело говорить об этом, ибо зачастую память о былом священна для нас и ворошить прошлое – значит касаться самого потаенного, чувствительного, сокрытого от всех уголка своей души или души того, кого уже нет среди живых; вот почему невозможно рассказывать о тех людях и тех событиях так, как рассказывают обыкновенную историю. Но молодым всегда нужно помнить, что у стариков за плечами великий жизненный опыт – на нем основаны все наши мнения и суждения, и это не какие-то отвлеченные теории. Под молодыми я не имею в виду мистера Хорнера, он немногим моложе меня, кажется всего лет на десять; сейчас я думаю о мистере Грее с его неуемной жаждой нововведений, с его школами, образованием для бедных, «седьмым днем» и не знаю чем еще. Он сам не понимает, к чему все это ведет: ему не довелось это видеть.

– Как жаль, что он не слышал рассказа вашей светлости о судьбе несчастного месье де Креки!

– Тут не о чем сожалеть, моя милая. Молодому человеку его положения и возраста, чей опыт весьма и весьма ограничен, просто не следует настаивать на своем, когда я придерживаюсь иного мнения; довольно того, что у меня есть на то причины, а какие – не его ума дело; я вовсе не обязана разъяснять ему свои доводы (пусть скажет спасибо, если соблаговолю их изложить) и тем более раскрывать все обстоятельства, которые заставляют меня думать так, а не иначе.

– Но возможно, миледи, его бы это убедило, – сказала я с излишней, пожалуй, настойчивостью.

– А надо ли убеждать? – спросила она с сомнением в голосе. – Все, что от него требуется, – не перечить мне. И хотя назначил его мистер Крокстон, я здесь хозяйка имения, и приходский священник всегда должен помнить об этом. Впрочем, относительно дальнейшей судьбы того злополучного мальчика, Грегсона, я должна говорить с мистером Хорнером. Боюсь, у нас нет способа изъять из головы юного Грегсона проникшие туда вредные знания. Его несчастный ум уже опьянен новыми возможностями, которые, не будучи уравновешены твердыми принципами, могут довести до беды. Бедный мальчик! Боюсь, он кончит жизнь на виселице!

На следующий день явился мистер Хорнер с извинениями и объяснениями. Судя по его тону – разговор шел в соседней комнате, и я все слышала, – он был чрезвычайно раздосадован тем, что ее светлость узнала об уроках, которые он давал мальчику. Миледи говорила с высоты своего положения, имея веские причины для недовольства. Мистер Хорнер отлично знал ее мнение по поводу образования для бедных и все же посмел действовать ей наперекор. Он признал свою вину и заверил миледи, что, если бы не особые обстоятельства, он никогда не поступил бы подобным образом без ее дозволения…

– Которого вы бы от меня не дождались! – вставила миледи.

…Но дело в том, продолжал мистер Хорнер, что этот мальчик от природы необыкновенно сметлив и быстро нахватался бы всего самого дурного, если бы никто не направил его таланты по иному пути. Однако же здесь, как и всегда, мистер Хорнер действовал в интересах миледи. В последнее время ему все труднее справляться с обязанностями управляющего – корреспонденция и бухгалтерия съедают уйму времени при нынешнем состоянии дел.

Леди Ладлоу догадывалась, куда он клонит, – сейчас припомнит ей залог, который пошел на улучшение шотландских угодий милорда, что, по мнению мистера Хорнера, было крайне неразумно, – поэтому поспешила заметить:

– Понимаю, мистер Хорнер, и меньше всего мне бы хотелось, чтобы вы сверх меры утруждали себя и расстраивались, но давайте поговорим об этом в другой раз. Теперь же я хочу, если еще не поздно, исправить ошибку, допущенную в отношении бедного мальчика Грегсона. Скажем, тяжелая полевая работа не поможет ли ему самым естественным, здоровым образом выбросить из головы вредные знания?

– Признаться, миледи, я надеялся, что вы позволите мне выучить его на секретаря или письмоводителя, – невольно вырвалось у мистера Хорнера.

– На кого?.. – изумленно переспросила миледи.

– На писца… своего рода помощника управляющего, который мог бы переписывать письма и вести счета. Он и теперь уже красиво и грамотно пишет и быстро считает.

– Мистер Хорнер, – с достоинством произнесла миледи, – сын бродяги и браконьера не может быть допущен к переписке, касающейся фамильных владений Хэнбери; во всяком случае, это будет не Грегсон. Меня удивляет, что вы, зная, как он давеча распорядился своим умением читать письма, решились высказать намерение сделать его своим подручным, которому можно всецело доверять, – странно слышать такое от человека, посвященного в дела нашей семьи. Да ведь он выучит наизусть все наши тайны (у всякого благородного древнего рода есть свои тайны, как вам известно, мистер Хорнер!) и расскажет о них первому встречному!

– Я надеялся воспитать его, миледи, привить ему со временем понятие о приличиях.

– Воспитать! Попробуйте воспитать деревенского петуха, чтобы тот стал фазаном, мистер Хорнер! И даже эта задача будет полегче. Но в одном вы правы – в том, что упомянули не честь, а приличия. Это подразумевает заботу о последствиях поступков, тогда как честь выражается в самом поведении, будучи скорее врожденным инстинктом, нежели похвальной привычкой. Возможно, вам в конце концов и удалось бы воспитать в нем уважение к чужим секретам.

Мистер Хорнер молчал, не пытаясь ей возразить. Миледи тут же смягчилась и, как всегда в подобных случаях, начала опасаться, что слишком сурово обошлась со своим визави. Я поняла это, даже не видя выражения ее лица, – и по ее последующим словам, и по тону, каким они