Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

«Чем вы здесь, в центре, дышите? Что с вашими легкими?»

Можно подумать, кого-то заботили их легкие! Ясное дело, благодетели.

На собрания-митинги приезжали и с той стороны: наглые, напористые, уверенные в себе. Убеждали, что всех осчастливят. Им не верили, но раж и накал постепенно спадал. Люди смотрели на этих новых – ухоженных, гладких, в шикарно сидящих костюмах, туфлях лоснящейся кожи, с элегантными портфелями, – ловили носами запахи и потихоньку сникали… На гладких лицах была отпечатана непобеди– мость.

И активность постепенно падала, накал страстей гас, и, казалось, люди начинали свыкаться с этой невозможной мыслью: проститься с центром.

Уйти из самого сердца Москвы, где прожита жизнь, где уходили старики и рождались дети, где каждый камень и каждый выступ, каждое дерево – вся жизнь, вся, вся! А что теперь? На выселки, на задворки, к черту на кулички, с видом на Кольцевую и какой-то там лес?..

– Да господи не приведи, на черта нам лес! Не дай дожить, – голосили старухи.

Одна и вправду померла, но как докажешь, что доконали, когда ей было-то сто лет в обед… И вообще, старая истина: с властью не спорят.

На фоне всеобщего «счастья» Лиза поехала смотреть дом по предложенному адресу.

Адрес-то дали, а толку, блуждала часа полтора: дома как близнецы, грязь по колено – и откуда? На улице-то сухо.

«Хорошо, что сообразила надеть резиновые. Клава, умница, подсказала».

Ознакомительная поездка радости не принесла, а вот тоски добавила. Никто не спорит – квартиры хорошие. И с кухней не обманули, и лес рядом, а за лесом поле, простор. Только зачем ей поле, зачем этот лес и этот простор? И все чужое, чужое, незнакомое, не ее, и тоскливо да больно так, что сжимается сердце…

И в очередной раз рушилась карьера. Летела в тартарары история с долгожданным заведованием: разве наездишься с этих краев? Это исключалось. А что оставалось? Новая, только отстроенная красавица-поликлиника, глаза б на нее не смотрели, в придачу с новыми коллегами и больными. С возрастом новое и неизвестное начало пугать. Да и прикипела она к старому, так прикипела – не оторвать.

Выходило, менялась вся жизнь – вся от начала до конца. Все, что было любимым и понятным, что казалось вечным, незыблемым, постоянным. Навсегда с ней будет Главпочтамт, и чайная-пагода, и Дом фарфора, и здание архитектурного института, и дом страхового общества Россия, и усадьба Черткова, и книжный. И Детский мир в десяти минутах, и Сороковой гастроном. И старая школа, и поликлиника, и станция метро, где все ступеньки – наизусть (у этой выбоина с краю слева, у той посередине, аккурат посередине, как будто тщательно вымерили). И Чистые пруды, и деревянный домик на воде – пристанище местных лебедей. И «Современник», куда никогда не достать билеты. И переулки, по которым бегали в детстве, а потом чинно шли в зрелости: эти Кривоколенный, Бобров, Милютинский, Архангельский – знакомые, как собственный двор…

Не горе, конечно, и не трагедия, а все-таки драма…

«Эмиграция», – сказала Мария. И вправду эмиграция. Или в эмиграции еще больнее?

Уехала обвешанная сумками и торбами Клавдия. Поплакали, обнялись – и привыкали жить без нее.

Приближалось лето, и Лиза думала об одном: пережить переезд, да где взять силы? Завалиться бы в пансионат или дом отдыха, пусть в Подмосковье (о море можно забыть), уехать – и спать, спать, спать… Вставать только на завтрак, обед и ужин, да и завтрак можно пропускать…

Но предстоял переезд. Куча мелких и крупных покупок – кухня, новый диван, занавески, светильники… Где на все взять силы?

Даже предстоящий отпуск полагался не для себя, а для этого самого переезда. Это слово звучало теперь постоянно: переезд, переезд, переезд. Главным был он, переезд, а не они, люди.

Как выдержать, справиться, пережить? Вспомнилось Полечкино «глаза боятся, а руки делают». Конечно, куда они денутся? Казалось, что Полечка умела справляться со всем… Вот только с главным она не справилась, хотя при чем тут руки…

«И Клава эта убралась не вовремя, – злилась Лиза. – Она тут ни при чем, но могла бы войти в положение, могла бы!»

Но у нее свое положение и свои заботы. В общем, одна надежда на Анюту, а это та еще работ– ница…

* * *

Утренняя смена прошла быстро и незаметно. Из распахнутого окна пахло только прошедшим коротким дождиком и липовым цветом. Вызовов было мало, любимые и нелюбимые старички успокоились и занялись делом: кто дачей, а кто – бесконечными посиделками во дворе, чему способствовала погода. Не погода, а чудо, двадцать по Цельсию, почки, листочки, весна. А как пахло – свежестью, обновлением!

Лиза возвращалась домой даже вполне в настроении, что теперь стало редкостью. Мечтала съесть тарелку окрошки (так вдруг захотелось именно окрошки!), залечь на диван и блаженно закрыть глаза… А к шести – в сад, за Тошкой, и они пройдутся по переулкам, съедят по мороженому и будут болтать, болтать…

Возвращалась и думала, что страшного ничего не происходит: люди переезжают из города в город, из страны в страну, а тут – новый район, тоже, между прочим, обновление! Та же Москва, час – и ты в центре, а ведь и вправду – воздух и лес… Да и сама квартира хороша, с этим не поспоришь: три комнаты, большая кухня, квадратный холл, где разместятся и книжные полки, и кресло с торшером – и все новое, свежее, современное, разве не радость? Переезда она боится! Переживем, не такое переживали!

Мария встретила ее у двери – бледная, встревоженная, испуганная.

– Что? – замерла Лиза. – Что случилось? Тошка? Ну, не молчи, умоляю!

– На кухне, – скорбно сказала Мария.

«О господи, что там еще? Мария любит преувеличить, наверняка какая-нибудь ерунда, что-то по выселению или…»

Лиза сбросила туфли, на ходу влезла в тапки и поспешила за ней.

На кухонном столе лежали две бумаги.

Свидетельство об удочерении и записка, написанная крупным и неровным Анькиным почерком.

Лиза бросила взгляд на свидетельство и схватила записку.

«Бабуля!

Я уезжаю. За меня не беспокойся и не переживай, все будет нормально.

После того что я узнала, остаться не могу и смотреть ей в глаза не могу: как можно было столько лет молчать? Молчать и врать?

Наверное, я когда-нибудь смогу ее простить, но сейчас мне надо уехать. Короче, я завербовалась во Владивосток, горничной на корабль. Рейс длинный, двухмесячный. А что будет потом, даже думать не хочу.

Сейчас главное – уехать, и уехать подальше. Не могу смотреть на нее и слышать ее