Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

Собираемся встречать Гошу в ресторане, где он отконтрабасил.

– Танечкин, как мы до дома-то дошли?

– Да не помню. Последнее, что помню, это как ты сказала Пьеру: «Ах так, значит вы с Таней сейчас пойдёте ебаться, а меня оставите одну?»

Светка ржёт:

– Да ладно!

– Да я тебе говорю.

– А он?

– Посмеялся и ушёл.

У меня через два часа поезд. Я сижу с Гошей и Бабуриной в ресторане. Бабурина заказывает шашлык. Сегодня у неё белковый день.

– Гоша, – рассказывает Бабурина, – мы вчера так напились, что не помним, как дошли до дома.

– Так. Очень интересно.

Гоша старше Светки. Весь он какой-то гладкий: гладко бритое лицо, гладко бритый череп. Спокойный и невозмутимый мужчина. Ни один мускул на лице не дрогнет. Нет, думаю, у Бабуриной просто паранойя. Он терпит все эти претензии, как причуды ребёнка. Он ей говорит: «Мне так нравится, когда ты злишься». Это просто игра. Надо будет ей потом сказать. Ей всё показалось, никакой Гоша ей не врёт.

– Ну ладно, это ерунда, мы теперь решили бросить пить, потому что так пить нельзя. Ты не представляешь, сколько там было пива. Пив пятнадцать, наверное, – смеётся Светка. – Ты на завтра рюкзак собрал?

– Собрал, – отвечает Гоша. – Только он у меня на Соколе. Надо на Сокол съездить забрать.

Бабурина делает знак официанту. Я никогда не умела так изящно приподнять руку и сделать неуловимый жест запястьем.

– Молодой человек! Можно бокал пива?

Несут пиво, я смотрю на часы. Светка глядит на Гошу и говорит:

– Я не понимаю, почему ты собираешь рюкзак на Соколе? Почему ты не можешь собрать рюкзак дома? Зачем тебе вообще этот Сокол?

– Но ты же меня выгоняешь иногда. – Он не мигает и не отводит взгляда, но где-то глубоко, на донышке, у него происходит едва уловимое движение и по его гладкости пробегает лёгкая волна.

Врёт, думаю я. Гоша – врёт.

Гоша думает: «Светка достала. Сколько можно докапываться. Ну снимаю я комнату на Соколе. Ну пью я там с друзьями. Ну сплю я там с соседками. Но я же музыкант, я же не создан для семейной жизни».

«Зараза, – думает Светка, – ты мне скажешь когда-нибудь правду или нет? Зачем тебе этот Сокол? Зачем тебе эти девушки? Неужели же я не хороша?» И гордо запрокидывает голову.

Изящное запястье описывает круги у светлой пряди, Светка покачивает под столом ногой и долго и пронзительно смотрит Гоше в глаза.

Разные бесконечности

– Я тебе больше скажу, – говорит Геныч, а сам смотрит в вырез моего платья. – Бесконечности бывают разные.

Я округляю глаза.

Это интересная тема. На полях детского альбома мама делала такие записи моего детского лепета:

3 года 9 месяцев

– Мама, а что за той звездой?

– Ещё звезда.

– А за той звездой?

– Ещё звезда.

– Ну а за этой, последней, в самом конце – что?

– Геныч, разве это можно понять? Ну вот звезда, – затягиваю я, – а за ней ещё звезда…

– Да я тебе объясняю: две разновидности…

– Нет. Кажется, я ещё не готова. Давай ты мне расскажешь это попозже.

Геныч только что прилетел из Москвы. Позвонил накануне и сказал: «Я тут получил денег и хочу прилететь в Питер погулять». – «А я лечу в Томск через Москву. Бери обратный на мой самолёт. У меня рейс на пять двадцать». И Геныч взял.

Я даже обрадовалась: вот у меня будет гость, мы сядем на диван и будем говорить о прекрасном. Или о наболевшем. И у меня будет не одинокий вечер. Но Геныч! Геныч обычно сморит на меня, как кот – на сметану. Может быть, надо ему сказать: да, Гена, приезжай, но только без фокусов? Нет, нельзя так говорить. Какого черта, это невежливо. Может, он и не собирается.

Да и год назад я уже всё объяснила. Была осень, я зашла к нему в его московскую запущенную квартиру. Сели на балконе с плохо затворяющимися дверями, курили, пили пиво и смотрели вниз на какой-то палисадник.

– Танька. Сдай билет да останься у меня.

– Нет, Гена. У меня есть полюбовник. Женатый.

И не осталась.

И вот я стою и жду его на Сенной. И думаю: только бы не принёс цветов. Потому что если цветы – это нужно опять всё по новой объяснять, что не могу я этому роскошеству соответствовать.

Бежит Геныч, впереди него букет алых роз. Мы идём в какой-то суши-бар, берём пиццу и пиво. Курим и говорим о бесконечности. Мне хочется спросить про другое: о чём ты, Гена, думаешь перед сном? И как твоя личная жизнь? А моя вот как-то через задницу. Мой женатый полюбовник пожил со мной полгода и вернулся к жене.

Но я не говорю. Я дую пиво и жду, когда сама собой наступит эта говорливость подвыпивших и не нужно будет ломать языковые барьеры.

Мы берём напитков, заворачиваем пиццу с собой и едем на такси ко мне. От Сенной недалеко, можно было бы пройтись пешком, но Геныч, кажется, приехал ко мне, а не по городу Питеру погулять.

Квартирка моя тесная. На одного рассчитанная. Но с Коваленко мы там умудрились прожить полгода и ни разу не наступили друг другу на ногу. Я усаживаю Геныча на диван, ставлю между нами поднос с алкоголем и понимаю: ничего я не смогу сказать. Мы будем долго пить и так не доберёмся до сути.

С Генычем меня познакомили девчонки. «Геныч, Геныч, вписаться у Геныча в Москве». Как-то и меня занесло «вписаться». Геныч старый холостяк. Десять лет снимает одну и ту же квартиру. По углам мохнатая пыль, водятся коты и кошки, которые по небрежности хозяина плодятся. На кухне всегда гора немытой посуды. В одной комнате живёт Варька, которая «вписалась» у Геныча пару лет назад, да так и осталась. Во второй обитает Геныч. Клавиатура закидана пеплом, кресло разломано, в секретере вставлена фотография загадочной барышни. На диване скомканное несвежее белье.

Мне сразу захотелось всё это безобразие прибрать. Ковры почистить, посуду перемыть, хлам вынести на помойку. Про барышню спросить: кто такая?

Я стояла у раковины в каком-то домашнем платьице и драила кастрюлю. Геныч ходил-ходил, да и сказал:

– Ну ты, Танька, прямо как образцовая жена. Только живота тебе под ночнушкой не хватает.

– Нет, с этим пока что-то не получается.

Могу помочь.

Геныч мне нравится. На вид он совершенно комичный мужик. Этакий рыжий Санта-Клаус. Низенький, пузатенький, бородатенький