У чужих людей - Лора Сегал

— Хорошо.

Но, когда мама приехала домой, я встретила ее у порога и выпалила:

— Папу вырвало. Мистер Кац помог мне довести его до постели, а когда я спустилась вниз, миссис Кац уже все убрала. Тебе незачем сразу бежать к нему. Он сейчас спит.

— Может, я просто поднимусь и взгляну на него?

Я накрыла ей на кухонном столе ужин и, когда она спустилась, сообщила:

— Миссис Бауэр и миссис Кац тоже хотели приготовить ужин, но папа не пожелал освободить стол.

— И ты из-за этого начала с ним спорить?

— Да разве с ним можно спорить? Порой он вообще ничего не понимает. Иной раз я ему что-нибудь скажу, а он несет несуразицу, совершенно не по делу. Меня это жутко злит.

— Солнце мое, он ведь болен. Только представь: ты стоишь рядом с человеком и боишься, что тебя вот-вот стошнит, а тот человек знай себе спорит и спорит.

— Я прямо из себя выхожу.

— Старайся сдерживаться. Он болен, а ты молода и здорова. Не спорь с ним, и всё.

— Обещать не могу.

— Попытайся, — сказала мама.

Когда мы присоединились к собравшимся в гостиной соседям, мама спросила:

— Я поставила на огонь кофейник. Кто-нибудь хочет кофейку? Кацуля, дорогая, до меня дошло, что ты помогла Лоре убрать за Иго. Ты — золото.

— Есть о чем говорить! Просто он, бедняга, неважно себя чувствовал.

— Я поставлю ему в комнате ломберный столик, и завтра он сможет работать наверху, — сказала мама.

— Ладно, ладно, главное — не волнуйся. Лучше сядь и отдохни. Умаялась же, наверно?

Мама села, вытянула перед собой ноги, руки безвольно свесила по бокам стула, а волосы стряхнула на лоб, прикрыв ими глаза — ни дать ни взять тряпичная кукла.

— Франци! — вскрикнула миссис Кац. — Тоже мне клоунесса. Смотреть страшно. Брось дурачиться.

— Ты же спрашивала, устала ли я, так смотри сама, — ответила мама.

— Ой, ну, маа-маа! — заныла я, и все так расхохотались, что не расслышали испуганный вопль отца:

— Франци!..

Мы с мамой помчались наверх. Отец сидел на кровати, грудь его вздымалась так, будто каждый глоток воздуха он извлекал из глубин собственного тела.

— Не могу дышать, — прохрипел он.

— Спусти ноги и сядь удобно. — Она присела с ним рядом. — Через минуту тебе полегчает. Ты же знаешь, эти приступы скоро проходят.

Между мучительными вздохами отец выдавил:

— Тот врач говорит, у меня астмы нет. Сама видишь, что есть.

— Он говорит, это нервная астма. Сиди спокойно, и приступ пройдет сам собой.

— Это астма, — уверенно повторил отец. — У моей матери была астма. С чем-чем, а с астмой я хорошо знаком.

— Смотри, тебе уже лучше. Минуту назад ты даже говорить не мог. Хочешь прилечь?

— Да.

Но едва мама уложила его в постель и накрыла одеялом, как он снова сел, свесив с кровати ноги, и стал хватать ртом воздух, так что нам даже стало страшно.

— Откройте окно, — просипел он.

— Если у тебя астма, то окно не поможет, — сказала я.

— Открой окно, — приказала мама.

Она накрыла отцу ноги одеялом, и вскоре ему стало лучше; тогда она снова уложила его и подсунула под голову подушку.

— Посиди со мной, — попросил он.

— Мама, ты даже кофе не успела попить!

— Потом попью.

— Но папе уже лучше.

— Солнышко, ты, кажется, говорила, что тебе в девять нужно вернуться к миссис Диллон. А сейчас уже почти половина десятого.

Пока я надевала пальто, отец снова завел свое:

— Хоть бы ты написала Паулю про мою астму. Эти английские эскулапы не понимают, у меня случай особый.

— Завтра напишу, — пообещала мама.

— Ты что, сегодня вечером опять уйдешь?!

— Нет, останусь здесь и лягу спать. Смотри, до чего я устала.

Она свесила волосы на глаза, вытянула прямые, как палки, ноги и безжизненно опустила руки — точь-в-точь тряпичная кукла.

На следующий день я заехала навестить отца. На кухне меня задержала миссис Бауэр. Она была в отчаянии.

— Твой отец накрыл себе ужин. Знаешь когда? В полдень!

В ответ на упреки отец заявил:

— Я накрыл стол для матери. Ты говорила, что я о ней никогда не думаю. Теперь убедилась, что думаю?

— Но нельзя же захватывать весь стол, когда люди готовят обед или ужин! Как-никак в доме, кроме нас, еще пять человек.

— На этот стол у Франци ровно столько же прав, что и у остальных жильцов, — возразил отец. — Зачем ты опять надеваешь шляпку? Разве ты не побудешь со мной?

Я отвернулась к зеркальной створке гардероба, убирая волосы под шляпку.

— За что ты на меня сердишься?

Я не ответила. В зеркале я видела, что он подошел и стал у меня за спиной.

— Хочешь, я тебе насовсем отдам мой крокодиловый ремень?

— Пропусти! — потребовала я, отступая от зеркала — якобы для того, чтобы посмотреть на себя издали, но на самом деле — чтобы вынудить отца отойти назад. Я знала, ноги его не слушаются, он не может быстро попятиться, но его нерасторопность настолько разъярила меня, что я повернулась и толкнула его рукой в грудь. Он почувствовал, что валится навзничь, но на его лице выразилось лишь удивление. Мне казалось, он падает неправдоподобно долго. Вот он ударился плечом о ножку кровати и медленно соскользнул на пол. Я опустилась рядом на колени:

— Ты упал.

На площадке послышались торопливые шаги: войдя в дом, мама сразу услышала стук падения и побежала наверх.

— Ты что, не заметила, что он стоит сзади? — спросила она.

— Да, не заметила, — подтвердила я.

— А ты не успел вовремя отступить, да, Иго?

— Не успел, — сказал отец.

* * *

— Как вам кажется, он достаточно окреп, чтобы начать работать? — спросила мама доктора Адлера, когда он в очередной раз пришел осмотреть отца — теперь он приходил раз в неделю.

— Ну-с, как вы себя чувствуете? — похлопывая отца по колену, осведомился доктор.

Отец сидел на кровати, рубаха на груди распахнулась. Он приподнял правое плечо и отвел правую руку в сторону, словно бы не зная, что на это сказать. Затем смущенно улыбнулся и посмотрел на жену.

— Он уже ходит увереннее, чем прежде, правда? — спросила мама.

— Правда, правда, — подтвердил доктор.

— Очень хотелось бы, чтобы он побольше ел.

— Вам надо больше есть. Кушайте, кушайте, — повторил доктор, ободряюще кивая головой, и для вящей наглядности сделал жест, будто кладет в рот еду.

Отец снова поднял правое плечо и беспомощно отвел в сторону ладонь.

— Ведите себя хорошо, — сказал доктор и опять похлопал отца по колену. — У вас чудесная женушка,