Пассажиры империала - Луи Арагон

светлый, фисташкового цвета, чемодан Полетты. Из обоих уже достали и раскидали по комнате немало вещей, вытащив их наугад, и не могли докопаться до необходимых принадлежностей туалета. Полетта клялась и божилась, что положила их на самый верх, а на самом деле засунула в бельё Пьера. На мягком диванчике, с обивкой в белых букетиках, набросаны платья, на овальном столе красного дерева нашли себе место ботинки, туфли и брюки Пьера, книги и губки — всё вперемешку. Среди этого беспорядка суетилась Полетта — полураздетая, в сорочке, обнажавшей плечи и руки, в расшнурованном корсете, открывавшем грудь, чуть тронутую увяданием, в нижней шёлковой юбке красновато-коричневого цвета, отделанной воланами; подобрав вверх волосы и кое-как заколов их шпильками, она сновала по комнате, строгая, невыносимо деловитая, и сердито хмурилась, при этом её левая бровь приподнималась в полной независимости от правой.

Пьер сидел на краю широкой постели, покрытой красным стёганым одеялом. Он уже разулся и всё поглядывал на свои ноги в полосатых носках и ботинки на пуговках. Снял галстук и воротничок, раздевался медленно, чувствуя страшную усталость от своего путешествия. Не удивительно, — от Парижа бесконечно долго ехали поездом, а потом несколько часов тащились от станции до Сентвиля на лошади по невыносимой палящей жаре… Всю дорогу ссорились с Полеттой. Право же, она деньги тратит без счёту, а когда пытаешься её образумить, она приходит в исступление. Попрекает его и биржей и Панамой, кричит, визжит, пышет ненавистью, — делается неузнаваемой.

Обед прошёл весьма скучно. Дядюшка очень постарел. Дети… Ну что ж, раз им здесь хорошо… Потерпим. Две зажжённые свечи слабо освещали просторную спальню, где по углам сгущалась темнота, в воздухе кружили большие ночные бабочки и вдруг проносились так близко от Полетты, что она приходила в ужас.

Супругам Меркадье всегда отводили эту комнату. Но теперь, когда они привыкли, чтоб у каждого была своя спальня, на обоих вдруг напало безотчётное смущение, совсем не похожее на боязнь любовников не понравиться друг другу.

— Вот уж не ожидала, что дядюшка превратит Сентвиль в постоялый двор! — сказала Полетта, старательно раскладывая на краешке туалетного столика три коробки с булавками. — И чего ради? Как будто старик так уж нуждается!..

— Но ты же прекрасно знаешь, что у него нет ни гроша.

— Ах, перестань, пожалуйста. Он просто старый скряга… И вот, пожалуйста, — везде эти люди! Шагу нельзя ступить, обязательно наткнёшься на них. Очень мило! Кто они такие, эти господа?

— Не здешние. Из Лиона приехали.

— Сама мадам недурна. Я её видела. Хорошо одета.

Пьер подумал про себя, что на этом основании Полетта пустит в ход все привезённые платья, но не сказал ни слова, боясь вызвать такую же ссору, какая была у них в вагоне. Он смотрел на жену с некоторым любопытством. Сквозь усталость вдруг пробился огонёк желания. Но он считал неделикатным в первый же вечер воспользоваться искусственно восстановленной интимностью, а кроме того, ещё слишком свежи были в памяти взаимные оскорбления, ещё не улеглось накопившееся за день злобное чувство.

«Как, право, странно, — подумал он. — Всегда ведь так было: чем больше я её ненавидел, тем больше хотел её…»

Он умылся, вымыл бороду и шею, наливая воду из тяжёлого щербатого кувшина с цветочками в смешной маленький тазик. До чего же грязным вылезаешь из вагона железной дороги! Наклоняясь над умывальным столиком, он плескался, фыркал и видел краешком глаза, как Полетта, озарённая розоватым светом горящих свечей, меняет рубашку. Она стояла, придерживая дневную рубашку зубами, а ночная трепетала в воздухе на вскинутых её руках.

Женщине за тридцать, и вдруг такая стыдливость юной пансионерки! Пьер возмутился. К тому же нельзя было не заметить, что ему тем самым указывали, насколько его присутствие здесь нежелательно. Он вздохнул. Перед глазами его мелькнула белая женская фигура с тёплыми бликами света на спине. Длинная полотняная сорочка с мелкими складочками закрыла её, как риза.

Когда Пьер подошёл к супружескому ложу, то увидел, что Полетта утонула в пуховике, свернулась клубочком и, опираясь локтем на подушку, читает перед сном, вся закутанная простынёй, как будто желая отгородиться от мужа. Очевидно, она опасалась его соседства. Пьер нарочно вытянулся подальше от неё, закинув, как всегда, руки за голову и подсунув ладони под подушку; борода его легла на простыню.

Что ж тут в конце концов было удивительного? Разве не существовало между ними нечто вроде молчаливого договора? Но вечер выдался какой-то необыкновенный, один из тех вечеров, когда, неизвестно почему и отчего, всё становится торжественным, каждая мелочь получает глубокое значение, решительно из всего человек делает свои выводы. Пьер вспомнил о своей молодости, о молодости жены, о бурной страсти первых лет… Но ведь Полетта только терпела его, он хорошо это знал. Как быстро прошла жизнь! И оставила лишь долгое мучительное чувство неудовлетворённости, как будто ты хотел сыграть чудесную мелодию, начиная её всё с одного и того же места, но так и не знаешь, чем она кончится.

Он чувствовал, как Полетта шевелится. Ему хотелось плакать от глупой, беспредметной тоски. Что это? Откуда это влечение несмелого школьника, эта испарина на лбу, это желание дотронуться до Полетты, эта жажда ласки?

— Полетта!.. — робко прошептал он.

Она дёрнулась и ничего не ответила. Он пододвинулся ближе. Она сказала:

— Что тебе?

Он с мольбой повторил:

— Полетта!..

Она резко повернулась и с искажённым от страха лицом крикнула:

— Скотина! Скотина!

Но ведь он даже не дотронулся до неё. Он не посмел дотронуться. Он с ужасом смотрел на неё: она сидела на постели, прижимая руки к груди, почти не пополневшей с тех пор, как они стали мужем и женой. Он хотел сказать: «Но ведь я и не дотронулся до тебя…» Но она уже рухнула на постель и, уткнувшись головой в подушку, расплакалась. Всё её тело содрогалось от рыданий, а вперемежку с ними посыпались нежданные, как летний ливень, торопливые слова:

— Это гнусно! Гнусно!.. Только потому, что у нас одна спальня… Значит, если у меня нет своей постели, так можно… Мужчины негодяи… Я еле жива от усталости… такая мучительная поездка… Железная дорога…

Вдруг ей пришла мысль, переполнившая её чувством ненависти. Она приподнялась и посмотрела мужу прямо в лицо. Он лежал на боку и с тупым изумлением смотрел на эту сцену.

— Ах так?! — презрительно сказала Полетта. — Железная дорога вызывает у вас некоторые мысли…

Он бы, наверное, расхохотался, если б в нём не кипела злость и не томило жестокое влечение к этой женщине. А подняться и бежать из комнаты невозможно. Куда пойдёшь? Так они